— А ты разве не идешь? — спросил Ленька.

— Нет, я останусь, поработаю еще, — сказал Егор. — Я сегодня позже начал, позже и закончу.

На самом деле он, глядя на раскрашенную Ленькой стену, вдруг понял — к а к следует сделать снежные вершины, чтобы на плоскости возникло пространство, глубина, пусть иллюзорная. Он опасаялся, что это ясное ощущение пропадет, забудется к завтрашнему дню, и потому, после нетерпеливого прощания с Ленькой, наконец оставшись один, Егор принялся торопливо смешивать краски.

Он писал. Не красил стену скверными, непригодными для живописи красками, — а именно писал. На улице вечерело; в группе пришлось включить освещение. Леминесцентные лампы, разумеется, совсем не то же самое, что и естественный дневной свет, но это уже не имело значения — Егор знал, какие ему нужны оттенки, какие ему нужны краски. Моменты подобной правильной ясности случались у Егора нечасто, и он их очень ценил; он помнил каждый из этих моментов, помнил, что он сделал тогда.

Татьяна Георгиевна пришла опять. В детском саду, похоже, не осталось больше никого.

— Егор?

— Что? — Егор опустил кисть и со стремянки, сверху вниз посмотрел на заведующую.

— Ты еще долго собираешься здесь оставаться?

— Не знаю. — Егор пожал плечами. — Стих на меня нашел.

Татьяна Георгиевна прошла от дверей на середину группы и оценивающе взглянула на егоровы горы.

— Красиво, — сказала она. — Напоминает Рериха.

— Это похвала или оскорбление? — спросил Егор, хмурясь. Любому художнику сравнение не по душе, даже если сравнивают с великими.

— Хорошо, это совсем не напоминает Рериха, — поправилась Татьяна Георгиевна. — Но все равно здорово.

— Так что, я должен уйти? — спросил Егор, оставаясь на стремянке. — Мне бы хотелось еще кое-что успеть сегодня…

— Да нет, можешь оставаться, если хочешь, — сказала Татьяна Георгиевна. — Я предупрежу сторожа, что ты здесь работаешь.

— Спасибо, Татьяна Георгиевна, — сказал Егор.

— Это тебе спасибо, — ответила заведующая. — До свидания, Егор.

— До свидания.

Минут через пять после ухода Татьяны Георгиевны в группу притащился сторож. Был это щуплый дедок лет шестидесяти пяти с морщинистым и темным, как чернослив, лицом. Егор подивился про себя: что такой сторож может тут усторожить? А дедок походил вдоль стен, прищелкивая языком и держа вид крупного специалиста по художественно-оформительским работам.

— Энта, значитца, ты тута и рисуешь? — спросил он наконец.