— Я должен поехать, — сказал Егор Лене. — Извини, что я не могу тебя проводить. — Он повернулся к Леньке. — Присмотри, чтобы все было в порядке. — И снова Лене, извиняющимся тоном: — Я должен.

До кладбища ехали почти полчаса, оно было за городом. На краю деревеньки в полтора десятка домов на холме стояла старая ветхая церквушка, и здесь же, внутри покосившейся ограды, погост.

— Дедушка с бабушкой тута лежат. Теперя, вот, и Денис, — сказала низенькая полная женщина, смутно знакомая Егору. Кажется, Денису она приходилась теткой. — Ничего, место хорошее, сухое… — Словно про новую квартиру говорила. Егор скрипнул зубами: не все ли равно теперь Денису, где он обретет последний приют?

Из автобуса вынесли гроб и по узеньким дорожкам между старых заросших могил донесли на руках до свежевырытой ямы на дальнем краю кладбища, возле самой ограды.

Произносили последние слова.

— Егор, — шепнул отец Дениса. — Скажи ты.

А что сказать? Егор не знал, но он подошел к гробу.

— Денис, — начал Егор. — Он был…

Горло перехватило. Егор смотрел на холодное восковое лицо лежащего в гробу друга и не мог ничего сказать. Он был — и все. Все. Кому теперь нужны слова?

— Прощай, друг, — тихо сказал Егор и быстро отошел в сторону. Ему хотелось плакать, но плакать он не мог, не умел.

Священник из сельской церкви прочитал молитву за упокой души раба Божия Дениса. Старухи в черных одеждах, похожие на ворон, вторили ему.

Гроб накрыли крышкой; застучали молотки. Женщины снова заплакали. На длинных полотенцах гроб опустили в могилу. Каждый, подходя, бросил по горсти земли. Бросил и Егор. Потом в дело пошли лопаты; те же самые мужики, которые носили гроб и опускали его в могилу, теперь засыпали яму землей. Они орудовали лопатами сноровисто, привычно, и скоро все было кончено. Отец Егора дал им водки.

Вот так, погребли по христианскому обычаю, — подумал Егор, глядя на небо. Есть ли кто-то там, наверху? И если есть, куда он смотрит?.. Небо было синее-синее, безоблачное.

С кладбища все выходили тихие, задумчивые. Медленно, чинно расселись по местам в автобусе и поехали обратно в город — на поминки.

Никто не обратил внимания, что и по пути на кладбище, и на пути с кладбища за автобусом, держась в некотором отдалении, неотвязно следовала белая хонда.

На поминки Егор не пошел, сочтя это для себя совершенно излишним. К тому же там пришлось бы пить водку, а он водку не пил ни при каких обстоятельствах. Поэтому, когда автобус остановился возле ресторана, закрытого в этот день на спецобслуживание (читай — поминки), и скорбные люди потянулись из салона автобуса в банкетный зал, Егор постарался незаметно уйти. И ушел.

Домой возвращаться не хотелось. Настроение было не то чтоб совсем поганое, но какое-то тягостное, глухое, и нужно было найти себе какое-нибудь занятие, чтобы хоть как-то отвлечься от этой гнетущей меланхолии.

Чем заняться, чем заняться?

Работой, конечно.

Домой зайти все-таки пришлось. Егор наскоро перекусил, попил чайку. Потом сменил костюм на повседневные джинсы и рубашку, а еще одни джинсы, совсем заношенные, тертые, все в пятнах намертво присохшей краски и застиранную до бледности спортивную майку положил в пакет. Теперь можно было идти в детский сад.