— Да тебе же только пятнадцать! — слегка истеричненько возразил я.
Её непонимающие глаза были мне ответом. Тут, когда девушку замуж выдали, тогда и время. Или когда первая кровь пошла. Или когда сама захотела. Здесь чуваки в брониках за озабоченными чуваками не приезжают. Родственнички убьют, или поженят срочно. В деревнях нравы патриархальны, в городе чуть посвободнее, но если девчуля — авантюрист, она уже убивала, пусть и монстров, за себя отвечает и сексуальное согласие в силах дать. Или не дать и чего под корень откочерыжить. Дело-то нехитрое в умелых руках. Никто особо не осудит, если дворян не резать.
Да, приходилось идти к страже и докладывать: так и так, порубила сластолюбца, обесчестить хотел, скотина драная. Свидетелей вызвали, предварительное дознание проводили и решали: самооборона или убийство. Если последнее, или стража не может разобраться (что бывало крайне редко, лучше для стражи было признать самообороной) передавали дело в суд, судьей был королевский наместник. Там решали волей короля: врет и в рудники, или все ок, заплати пару серебряных судебных издержек и восславь короля.
С домогательством знатных особ было сложнее, но на поединок чести вызвать можно было. Дворяне таких сластолюбцев сами не жаловали. Чего героического в наклонение, да даже крестьянки? Фу таким быть — заведи себе рабынь и не порти генофонд Шайна. Или заплати жертве. Королевский суд, конечно, был пристрастен. Конечно, брали взятки. Но одно дело — экономические тяжбы, другое — преступление против чести и жизни. Репутация — дело серьезное: отморозков не жаловали. Это прощай серьезные походы на монстров в нормальных командах, к условной партии во дворе его величества уже не примкнешь, дел с тобой иметь не будут, замуж хорошую дочку нормальный феодал не отдаст. Да и сам Шайред Четвертый регулярно королевский суд в Шайне и других городах посещал, бесправно судить при нем остерегались. Да, отморозки были, но их старались сплавить на границу, в поход — куда-либо подальше от нормальных людей.
— Кая, — как мог убедительнее, спросил я, — ты точно этого хочешь? Или придумала чего, или подруженции подсказали, или повзрослеть за счет этого решила?
Её глазки слегка вильнули, отчего я почувствовал уверенность правильного пути.
— Думаешь я не хочу, — продолжил я, — ты коленкой-то своей ничего не чувствуешь?
Аисаки покраснела.
— Во-о-от, — сказал я, — и если ты сейчас не встанешь с меня, то я тебя так, этак и вот так затискаю, помну и заглажу, а потом кааак…
Кая опомнилась и резво вскочила с меня. Её пижамка с бабочками мелькнула перед моими глазами, а их обладательница скрылась за дверцей шкафа.
— Джерк, — просяще произнесла она, — ты же не будешь смотреть как я переодеваюсь?
— Нет, — с сожалением буркнул я, — настолько рад был тебя видеть, что встать пока не в состоянии.
Из-за дверцы послышалось хихиканье, возня, шуршание и другие приятные атрибуты, сопровождающие процессы облачения юных дев.
Из-за дверцы Аисаки вышла образцовым разведчиком. В жилетке, кожаных штанах, маскировочной накидке, с рюкзачком с креплением сзади для лука и тканевой бандане, с коротким фальшионом на перевязи за спиной. Тут нет никаких извращений — за спиной ей было удобнее транспортировать оружие, подходя к потенциально опасному месту Кая сдвигала перевязь так что меч перемещался на правое бедро.
— Закажу внизу нам завтрак — предупредила она меня, выжидающе смотря — кто последний, тот постель заправляет.
Я немедленно соскочил с кровати, сверкая белоснежными труселями с завязками, по типу того, что был у святого Себастиана с картины Мессины.
Почему-то визгов не было. Доблестно не обращая внимания на стоящую рядом Каю, я принялся пыхтя отжиматься от пола.
Рядом на пол упал медный ключик.
— И никаких безобразий в моей комнате, — бархатно сказала Аисаки, — закроешь за собой дверь.
«Было бы с кем безобразия проводить» — подумал я. — «Нет, ну так-то было, но на цифру 15 мозг выдавал дебильные образы мрачных пыточных, публичное срывание жетона авантюриста с шеи перед строем, рыдающую Каю с кучей мелких детишек перед моим трупом, утыканным стрелами и другую подобную чушь.»