В шалаш на четвереньках влез Дормидонт и, не вставая с колен, вопросительно уставился на меня.

— Ты голосовал? — спросил я, уже сам, не зная, ругаться мне или смеяться.

— А как же, ваше сиятельство, — согласно закивал он головой. — Как все, так и я.

— И клал желудь в котел?

— Э…, — протянул и начал пятиться задом к выходу.

— Так клал или не клал?! — рявкнул я.

— Не то что бы клал…, — начал он и замолчал.

— А когда ты здесь был, в котле желуди лежали?

— Не то чтобы лежали…, — ответил он, выползая наружу.

Я тоже вылез из шалаша и встал перед электоратом. Он с таким интересом на меня смотрел, словно надеялись увидеть или услышать что-то необыкновенное. Наступила такая тишина, что стало слышно как в глубине леса, поскрипывают друг о друга на ветру деревья. Крестьяне, не дыша, ждали, что я скажу.

— Ну, ваше счастье, смерти барина вы все как один не захотели, теперь он сам вами займется! — подвел я итоги голосования.

Все взоры устремились на Павла Петровича, который наблюдал за происходящим со своего покойного места. Полюбовавшись барином, крестьяне, как по команде, опять повернулись ко мне.

— Это как же следовает понимать, ваше благородие? — после продолжительно паузы, робко спросил Николаевич.

— Очень просто, вы сами захотели остаться под властью своего помещика, — устало сказал я. — Воля народа священна.

— Так он же с нас теперь с живых шкуру спустит! — негромко сказал кто-то в толпе, — Уж лучше в лесу с голода и холода помереть, чем быть под таким барином!

— Ладно, нам пора собираться, — сказал я. — Счастливо оставаться!

— Это как же так? Да за что нам такая напасть? — загудели голоса.

— Вы, ваши благородие, того, — убитым голосом взмолился Николаевич, — не бросайте нас в беде! Сами знаете, житья нам кровосос не даст! Не нас, деток малых пожалейте! Войдите в понятие!

— Хорошо, — согласился я, — приведите наших лошадей!

Крестьяне застыли, и никто не двинулся с места. Вдруг, завыла какая-то баба. За ней следом еще несколько. Нервное напряжение быстро достигло апогея, и теперь плакали не только женщины, но и мужчины. Я не сразу понял, в чем, собственно, дело. Только когда люди начали становиться на колени, догадался, крестьяне решили, что мы собрались ехать, и бросить их на произвол помещика.