Ветра почти не было. Яростное пламя бушевало, высокое, точно могучие дубы; металось, разбрызгивая в разные стороны бронзовые искры, казавшиеся живыми, как будто их выпустили в полет по свету, чтобы разнести весть о том, какая судьба настигла жителей Скуденесхавна. Дым поднимался в небо, словно черные паруса драккара, принадлежащего какому-то богу, и старые, изъеденные червями балки трещали и сердито плевались огнем. «Дубовый шлем» горел.

Со дня рейда прошло три дня, два из них без дождя. Улаф и его отряд вернулись, но не принесли хороших новостей, чтобы хоть как-то утешить жителей Скуденесхавна.

– В доме ярла Лейкнира нас ждал холодный, словно сиськи ледяной великанши, прием, – рассказал Улаф. – Тот дал нам ясно понять, что не желает иметь с происходящим ничего общего, поскольку находится между нами и ярлом Рандвером. Наверное, удивляться тут нечему, но потом он сказал, что Рандвер заметно разбогател, и, если жители Тюсвара и встанут на чью-то сторону, так это на его. – Улаф поморщился. – Мне очень хотелось прямо там и тогда вонзить ему копье в живот, чтобы не пришлось разбираться с ним потом.

– А что Худобрюх? – спросил Сигурд, имея в виду ярла Арнштайна Арнгримссона из Букна.

Свейн выругался, а Улаф покачал головой.

– Мне попадались камни, у которых больше здравого смысла, чем у этого болвана. Он предложил нам вместо мяса кости и эль, по вкусу напоминавший мочу, а потом заявил, что твой отец – глупец, раз он не понял, что Бифлинди и Рандвер объединились и плетут интриги.

– Значит, они нам не помогут, – подытожил Сигурд.

Улаф почесал заросшую щетиной щеку.

– Они не стали бы, даже если б твой отец был жив. А теперь? – Он снова покачал головой. – Они счастливы на своем острове и решат выбраться из постелей, только если конунгу Горму потребуются воины для какого-нибудь рейда. Все до одного вонючие козлы. Что же до лендерманов и бондов, у которых мы побывали, они сказали, что их клятва, принесенная ярлу Харальду, теперь, когда он нарушил клятву верности конунгу и нападал на деревни, которые конунг обещал защищать, ничего не стоит.

Сигурд пришел в ярость, услышав это, потому что они повторили ту же ложь, которую Горм бросил в лицо его отцу в сосновом лесу.

– Они знают, что это вранье, – подняв руку, сказал Улаф, – но то, что они попытались скормить его мне, означает, что им объяснили, как следует себя вести.

– Люди конунга не теряли времени даром, – заметил Сигурд, и великан кивнул.

– Мне вообще не стоило с ними встречаться, – сказал он и посмотрел на Свейна, разговаривавшего с Гендилом, Локером и Гертом, которых Улаф тоже брал с собой. – Еще пять копий оказались бы тут полезными. Возможно, все было бы иначе.

Судя по тому, что рассказал Солмунд, Сигурд в этом сомневался и не стал скрывать своих мыслей. Он поведал Улафу и остальным о засаде в лесу и последнем сражении, данном его отцом, и Гендил сказал, что им выпала почетная смерть, о какой может мечтать любой воин.

– Учитывая проклятое предательство, ставшее причиной гибели наших людей, – сквозь стиснутые зубы добавил Локер.

Сигурд рассказал все, что узнал от Солмунда про рейд Рандвера, и даже о том, что поведало ему тело матери о ее последних минутах. Улаф слушал его, и слезы текли по его щекам, застревая в бороде, но он ни на мгновение не устыдился своей слабости.

– Боги более жестоки, чем клыки, когти и голод, взятые вместе, – проговорил воин. – Впрочем, ты и сам это знаешь, приятель.

Улаф отвернулся и стал смотреть на баклана, летевшего на юг, в сторону Бокнафьордена, и Сигурд этому обрадовался.

Все, кому посчастливилось остаться в живых, собрались под убывающей луной и смотрели, как дом ярла превращается в погребальный костер, и на их лицах блестели пот и слезы, когда они поднимали руки, чтобы защититься от яростного жара.

– Почему они сожгли дом Асгота? – спросил Свейн.