«Рендж-Роверы» после поездки через лес покрыты каплями росы, сверкающими словно жемчуг на их черных корпусах. Девочки загораживают рукой глаза от слепящего света. Машины выстраиваются полукругом и выдерживают паузу перед тем, как отключить двигатели и опуститься на землю. Лагерь догорел. Его мертвые останки тлеют за спинами девочек, и Онайи гадает, насколько хорошо люди в джипах видят, что произошло.

Фары продолжают слепить глаза. Дверь открывается, и из машины выходит человек в оливково-зеленой военной форме с красными нашивками на рукавах, закатанных до самых бицепсов. Он становится прямо перед фарами, так чтобы высвечивался его силуэт, и Онайи понимает: для драматического эффекта. Чтобы придать себе значимости. Но Онайи знает эту форму, знает, что за люди носят ее, знает, что это за мужчина.

Она выпрямляется и смотрит прямо на свет. Фары, смилостивившись, выключают.

К этому моменту некоторые солдаты уже вышли из джипов. У одних – винтовки наготове. Другие беспокойно переминаются с ноги на ногу. Новички. Боевого опыта у них меньше, чем у Онайи. Большую часть службы, вероятно, провели где-нибудь в базовом лагере, поднося этому человеку воду и готовя ему кофе. Интересно, они вообще когда-нибудь стреляли, думает Онайи. Ей знакомы такие вояки.

Тот, что стоит посередине с закатанными рукавами и заломленным беретом, со шрамами, что, как слезы, струятся по щекам, засунул большие пальцы за ремень. Он слегка притопывает, и слякоть, перемешанная с кровью и пеплом, брызгает из-под подошв его ботинок. Взгляд блуждает, он словно изучает девочек. Ищет, к чему придраться.

При виде этого человека в ее душе поднимается буря воспоминаний. Вот Онайи с винтовкой, совсем одна, в рейде пробирается через кусты. Вот укрывается за ящиками на вражеском складе, перед тем как атаковать солдат и заставить их пасть под ее натиском. Вспышка света, после которой она лишилась руки. Операция. И снова бой. И все это как в тумане – сознание притуплено, ни жалости, ни намека на чувства. Это было в другой жизни. Это была не она. Она уже не может позволить себе быть такой снова.

– Ну что, – говорит мужчина. – Значит, это и есть лагерь. – У него сильный акцент. Его согласные звучат более звонко. «Е» произносит как «йи». Он делает шаг вперед, хлюпая ботинками по грязи. – А вы – те самые Боевые девчонки, да? – Он хмыкает. – Мы обязательно найдем, чем вам заняться, правда же?

Несколько солдат за его спиной хихикают.

Командир подходит к Кесанду. Та распрямляет спину. Кулаки сжаты, подбородок приподнят.

– А ты? – говорит командир. – Сбежала от бедного мужа?

У Кесанду трясутся руки и дрожит нижняя губа. Должно быть, этот человек напоминает ей о ком-то. О ком-то, кто причинил ей сильную боль.

Командир усмехается, отворачивается от Кесанду. Онайи боится, что Кесанду ударит его сзади по голове. Один хороший парализующий удар в основание шеи. А потом их всех убьют.

– Они отвратительны, – говорит один из солдат достаточно громко, чтобы все услышали. Младшие девочки вздрагивают, как от пощечины. Онайи не может сдерживаться – она сейчас ударит этого солдата, – но винтовки поднимаются, целясь девочкам в сердце.

– Да, они грязнее тебя, – ухмыляется командир. – Но только потому, что они убили больше врагов, чем ты. – Он подходит к задрожавшему солдату. – Может, стоит бросить тебя в грязь, чтобы ты извалялся и стал таким же грязным, как они? – Он поворачивается к девочкам. – Так. Кто у вас главный?

Чинел бросает взгляд на Онайи и, прежде чем та успевает понять, что происходит, делает шаг вперед. Онайи вдруг осознает, что все это время слышит жужжание. Здоровым глазом бросает быстрый взгляд. Это пчелы Чинел. Она вооружила их вспышками, которые ослепят солдат, если те приготовятся стрелять. Возможно, это не спасет их всех, но, по крайней мере, даст время застрелить несколько солдат и найти убежище.

– Мы просто занимались своим делом, – говорит Чинел, разводя руками. – Готовили себе рисовый джолоф и никому не мешали. – Она показывает на лагерь у себя за спиной. Хотя там сплошные развалины, над которыми вьются искры от сгоревшего Обелиска, а Терминал превратился в груду искореженного металла, он все еще производит впечатление. То, что они построили, было замечательно.

Интересно, думает Онайи, представляет ли кто-нибудь из стоящих в строю напротив них, как выглядел лагерь до нападения бело-зеленых.

– Мы – всего лишь лагерь на окраине Республики. Собираем тут тех, кто бежит от войны, и учим быть хорошими гражданами молодой Биафры. Мы даже учим их военным песням. – Чинел поворачивается к девочкам и поднимает руки, будто собираясь дирижировать. Онайи бросает на нее быстрый взгляд: не заиграйся! Чинел усмехается, опускает руки и снова поворачивается к командиру. – Я бы попросила их спеть для вас, но мы не успели порепетировать. Знали бы мы, что вы приедете, подготовились бы к вашему визиту по-настоящему.

Онайи слышит упрек, почти обвинение, и командир наверняка слышит то же самое. Если бы мы знали, что вы приедете, лагерь можно было спасти. И девочек.

– Беженцев собираете? – говорит командир. – Похоже, у вас тут одни девчонки. Что же вы делаете с мальчиками? Убиваете?