Танк лейтенанта Шмакова, будучи подбитым, 192 часа продолжал драться с врагом. Как писала фронтовая газета 265-й стрелковой дивизии: «Экипаж нападал. Измученный жаждой и голодом, израненный, он продолжал действовать. Пять дней каждый член экипажа получал паек — глоток воды, нацеженный из радиатора. Это было все. А люди, простые советские солдаты, продолжали жить и действовать. Они смотрели смерти в глаза. Но они думали о жизни, о том, что всегда волнует советских людей — о партии. На шестые сутки осады к ним прополз парторг Сычев, здесь, под пулями врага, Лапыгин и Иванов подали заявления в партию и заполнили анкету. Экипаж восстанавливал свою машину: вырыл во всю длину танка окоп и подвел гусеницу, отремонтировал мелкие поломки. И все это делалось под огнем. Раненые отказывались отползать в тыл, они оставались в строю, оберегая свою машину.
На восьмые сутки третье ранение получил механик-водитель Александр Иванов. Снарядом ему оторвало кисть руки. Иванов молчал. Также молча пополз он с командиром выбираться из окружения. На полпути его оставили силы. Шмаков потащил своего раненого друга. Остальные бойцы экипажа остались оберегать машину.
Они не сдались врагу. Они расстреляли свои боеприпасы, кончились осколочные снаряды — они били „фрицев“ бронебойными. Не стало снарядов — били по врагу из пулемета. Было бы надо, они зубами вцеплялись в его горло, но не сдались. Вскоре гул боя отдалился от той высоты, на которой стоял советский танк»[103].
В этих патетичных строчках, если отбросить заявления о приеме в партию, вырисовываются обыденные чудеса мужества и героизма советского солдата. Без куража, без истерики. Просто… ну а кто, если не я? Больше некому.
Но больше всего поражает история связиста Богатова. Уроженец деревни Савково Тургеневской волости Меленковского уезда Владимирской губернии, ему было 23 года. «До войны он закончил Селинскую школу-семилетку, потом работал в колхозе. За год до начала войны пошел на действительную службу. Мечтательный, тихий паренек тайком писал стихи. В свободное от военных учений время он доставал заветный альбом и аккуратно вписывал в него свои лирические строчки. Писал о родной деревне, о сенокосе, об осенних туманных утрах, о том, как вечерами поет за околицей гармонь. А еще в этом альбоме были стихи, посвященные Шуре — девушке, которую он любил»[104]. Даже писать грамотно не умел. Вот его последнее письмо, написанное домой в марте 1942 года после ранения.
«Здравствуйте, папа, мама, брат Вася и Виктор. Шлю вам Горячий боевой большевистский привет, и множество наилучших пожеланий в вашей работе и жизни.
Мама, в настоящее время я жив и здоров. С 10 марта снова нахожусь в другой части, в артиллерийском полку, который имеет задачу в уничтожении гитлеровских бандитов. С момента выбытия из Ленинграда я уже много кое-где побывал в схватках с гитлеровцами. Раньше, до ранения, мне приходилось иметь дело с белофиннами, а теперь имел уже и имею дело с немчурой.
В настоящее время погода у нас установилась теплая, солнце уже пригревает, и снег стал поддаваться влиянию солнечных лучей. Наступает снова весна, снова как-то вспоминается молодость, жизнь в деревне, развлечения молодости и так далее. Все это прекрасное откладываю в дальний ящик. В первую очередь теперь только думаем, как бы больше уничтожить поганой немчуры, которая отняла все эти права у нас, молодежи. Конечно, это временное явление, отнять те права, которые мы имели и имеем, у нас никто не отнимет, ибо мы тверды, упорны и плохо поддаемся грязным фрицам…»[105]
Вот это вот простое, безграмотное «снег стал поддаваться влиянию солнечных лучей»… Откуда это? Как родилось в его голове? Зачем сложилось в слова? Так коряво, бесхитростно и так… волшебно, что ли.
В первый день наступления Волховского фронта, 27 августа, небольшой участок между наблюдательным пунктом и огневой позицией 265-й дивизии подвергался сильному обстрелу. Тонкий провод часто рвали мины и снаряды. Наблюдал за линией и исправлял повреждения связист Богатов. Вместе с пехотой он шел вперед. За работой, когда нужно было связать концы порванного провода, 23-летнего парня нашла вражеская пуля. Он был смертельно ранен. У комсомольца уже не было сил срастить концы провода, но у него хватило воли на то, чтобы не выпустить их из рук. Так он и умер, держа в руках концы провода. Он был мертв, но связь жила. По телефонным проводам, через коченеющее тело Богатова летели команды артиллеристам, и они вели огонь по врагу[106].
В начале октября все было кончено.
Вновь слово Э. фон Манштейну: «Ко 2 октября, таким образом, удалось закончить бои в котле. Со стороны противника в этом сражении участвовала 2-я ударная армия, состоявшая не менее чем из 16 стрелковых дивизий, 9 стрелковых бригад и 5 танковых бригад. Из них в котле было уничтожено 1 стрелковых дивизий, 6 стрелковых бригад и 4 танковые бригады. Другие соединения понесли огромные потери во время безуспешных атак с целью деблокирования окруженных сил. Нами было захвачено 12 000 пленных, противник потерял свыше 300 орудий, 500 минометов и 244 танка. Потери противника убитыми во много раз превышали число захваченных пленных.
Если задача по восстановлению положения на восточном участке фронта 18-й армии и была выполнена, то все же дивизии нашей армии понесли значительные потери. Вместе с тем была израсходована значительная часть боеприпасов, предназначавшихся для наступления на Ленинград. Поэтому о скором проведении наступления не могло быть и речи. Между тем Гитлер все еще не хотел расстаться с намерением овладеть Ленинградом. Правда, он готов был ограничить задачи наступления, что, естественно, не привело бы к окончательной ликвидации этого фронта, а к этой ликвидации в конце концов все сводилось. Напротив, штаб 11-й армии считал, что нельзя приступать к операции против Ленинграда, не пополнив наши силы и вообще не имея достаточного количества сил. За обсуждением этих вопросов и составлением все новых планов прошел октябрь»[107].
Потери немцев с 28 августа по 30 сентября составили: 671 офицер и 25 265 унтер-офицеров и рядовых. Из этого числа 172 офицера и 4721 солдат были убиты. Безвозвратные потери Волховского фронта составили 40 085 человек. И это без учета весьма чувствительного урона, понесенного Ленинградским фронтом в ходе форсирования Невы и захвата плацдармов в районе Дубровки и Анненского…
Безвозвратные потери практически 1 к 10. Поэтому говорить о задаче «перемалывания живой силы противника» по меньшей мере цинично. Тем не менее наступление немцев на Ленинград было сорвано. Город продолжал жить и трудиться. И пока немецкое командование спорило о пополнении, Говоров в конце октября 1942 года приступил к разработке новой наступательной операции по прорыву блокады Ленинграда, получившей кодовое название «Искра».
После завершения боев в районе Невской Дубровки Говоров дал указание штабу фронта составить подробное описание боевых действий при форсировании Невы и сражении на плацдарме. Меньше всего он думал о том, чтобы облегчить труд историков: он просто хотел, как писал Б. В. Бычевский, «поглубже вникнуть в многообразный процесс сложной формы боя на этом возможном в будущем направлении прорыва блокады». Ведь другого операционного направления для прорыва не предвиделось… Это описание, где хронологически по дням, временами по часам, раскрывались и удачи, и неудачи всех родов войск, «можно было видеть у него на столе до самого прорыва блокады в январе 1943 года».
Очевидным для Говорова стало одно: форсировать Неву в летне-осенний период бесполезно. Слишком мало переправочных средств, все плацдармы у немцев пристреляны по метрам, скрытно сосредоточить войска, а главное — паромы, лодки и понтонные мосты крайне проблематично. Если добавить к этому абсолютное господство немцев в воздухе, то можно было назвать левый берег Невы неприступным. Надо было ждать зимы, готовить войска к прорыву блокады, когда встанет лед. А готовить было непросто.
На первом этапе операции войскам пехоты необходимо было преодолеть по льду 800 метров. Говоров приказал провести тренировку в одной из дивизий на безопасном участке, чтобы посмотреть, а сможет ли солдат, измученный дистрофией, вообще преодолеть эти метры. Эксперимент показал, что к середине дистанции люди полностью выдыхаются, сил на решающий бросок не остается. Войны без крови и без потерь не бывает, но свести их к минимуму — вот задача командующего, если он, конечно, бережет солдата. Солдата только жалеть нельзя, а беречь — необходимо! И Говоров берег.
Он «приказал начать тренировки. Бегали повзводно, поротно, в составе батальона, тащили с собой пулеметы и минометы, поставленные на лыжи по приказу командующего. Солдаты падали, вставали, хватали горячими распаренными губами снег, материли весь белый свет, но бежали»[108].
Пехоте предстояло преодолеть 800 метров под шквальным огнем противника. Высота противоположного берега была 6 метров, склон немцы облили водой так, что он превратился в ледяную горку. Сразу за подъемом начинались ряды колючей проволоки, рвы, надолбы, минные поля. По периметру были расставлены хорошо укрепленные пулеметные гнезда. Это был Измаил. Кстати, солдаты так и называли тот берег — «Невский Измаил». А Говоров не был Суворовым. Но он был самим собой. И к штурму берега готовился по-суворовски.