— Хаим, Айзик и таки большой Мендель могут делать что-то другое. Один из этой тройки должен ехать в лес и привезти телегу хвороста. Двое могут замесить немного глины, достать где-нибудь старые мешки, и за сегодняшний день у вас может быть готов легкий, но большой сарай. Пока не будет жилья для людей и для скотины, никто не должен браться за другую работу.

Сима, почувствовав, что больше уже она не может говорить, отвернулась и ушла. Когда она вернулась, Мендель стоял — сердито смотрел в книжечку и распределял на работу согласно своему реестру. Сима подошла и сказала, что косилку агроном занял, а все кони запряжены и готовы ехать в лес.

Больше Сима ничего не сказала. Она отвернулась и пошла.

… Тот «Кремень» делает по-своему. Это был здоровый высокий парень, с прыщавым лицом, с большими ушами и светлыми гладкими волосами, которые были похожи на кукурузное волокно. Он всегда выслушивал, что ему говорят. На его невыразительном лице не видно было, чтобы он возражал. Потом он поднимался и делал свое. Но работать он работал много и хорошо.

Про себя Мендель решил, что не может быть, чтобы вся коммуна только возила лес для стройки. Он, без чьего-либо ведома, взял у старшего агронома деньги, пошел в ближайшее село и привел оттуда три дойные коровы. И если никто не захочет за ними ухаживать, то он это возьмет на себя.

Никто не хотел ухаживать за коровами, и Мендель от них не отходил. Одна корова, именно «швайцарка», чего-то занедужила. Как уже Мендель не ходил около той коровы, она ничего не ела. Он отдавал ей свою порцию супа с хлебом и проводил возле нее целые дни. Но «швайцарка» стояла, опустив голову с одним рогом, слабо жевала, и из мутных глаз ее текли слезы. Как-то Мендель поднял ее голову, долго-долго смотрел ей в глаза, потом полой зеленого пиджака своего слегка, бережно, вытер ей слезы и, тихо вздохнув, ушел…

От коров Мендель пошел к Симе, чтобы раз и навсегда с ней поговорить. Но в «сарае-доме» ее не застал. Тогда он схватил топор и вышел с ним во двор. Тут он починил ворот на колодце, чтобы не шатался, и собирался уже чинить и ворота, но топор был совсем тупой. Мендель сегодня впервые бросил топор во дворе и ушел в лес.

Тут он снял с пилки двух парней и послал их косить сено. В этот день тройка даже не ходила обедать; в этот день тройка не знала покоя. Мендель, как немой, ходил за косилкой, молча вытаскивал и вычищал ее от кочек и гнал дальше. Те двое подгребали и складывали в копны.

За все время, что косилка тарахтела свое ритмичное «та-та-та-та», Мендель спокойно шел за ней и цокал в такт своими крепкими челюстями. Но скоро косилка цеплялась за кочку, за корни, Мендель скрежетал зубами, а самого как песком присыпало, и морщил свое большое прыщавое лицо.

В этот день тройка накосила очень много сена. Лишь тогда, когда уже стемнело, они выпрягли коней и пошли. По дороге их захватил ливень, и они едва дотащились до дома — мокрые до костей. Коммунары грызли Менделя, готовы были съесть его за то, что он испортил такой хороший день. Теперь плотники снова будут ходить без дела и мало заработают.

Мендель сегодня вечером ничего не отвечал. Ночью он тяжело стонал и раздетый бегал под дождем к коровам.

— Глаза вытереть? — Кричал Мендель. — Надо глаза вытереть «швайцарке»… — Его еле удержали и на другой день тоже не пускали никуда идти.

Чего только не пришлось выдержать Симе. В бараке же никогда не бывает тихо, всегда кипит, как на ярмарке. Каждый раз выезжает одна компания, а другая прибывает. Один коллектив ругается и ссорится, пакуясь, а другой коллектив, новый, шумит, распаковываясь, пытаясь занять «наилучшие места».

Тут ругаются из-за того, что такой дубина, как Гиршель-колбасник, такой здоровяк — не может запрячь коня. Нет, правда, сколько его не учи, а все как горохом об стену. Такой балбес, везет пчел, пасеку, знает, кажется, что должен быть осторожным. Запряги же так, чтобы лошадь у тебя хоть треснула, но не бежала с горы. Так этот же гадкий брюхан запрягает, отца его на том свете так запрягали бы, и летит с горы со всеми пчелами, только тарах-тарах. Ну, разве получится человек из такого противного брюхатого колбасника? Никогда не получится…

А вот вдруг начинается долгий разговор о старшем агрономе:

— Что ж, если он нервный, — заводит разговор один, — то пусть бьет свою жену и выдерет ей глаза и зубы, а не то, чтобы ни с того, ни с сего ругать тебя и выгонять.

— Эге, — оправдывает пожилой переселенец агронома, — он ругает только сопляков, бездельников. С пожилым человеком он разговаривает очень уважительно.

— А к тому же, — вспоминает другой, — может, у него времени нет совсем. Он должен быть «уполномоченным», а ему морочат голову всякими пустяками.

— Смотри, если у него нет времени, а он должен быть «уполномоченным», — поясняет Нисель Грагер, — пусть сидит в большом городе, а сюда пришлет обычного агронома. Вот мне надо осмотреть большой участок, а не с кем посоветоваться.

Среди разговора кто-то рассказывает, что на их участке земелька такая, как масло. Сено вырастает вдвое выше человека. А у его коллектива пара коровок поправляется, как баба на девятом месяце.