— Закусывайте, Александр Игнатьевич…
— Благодарю-с, после первой не закусываю! (Старая школа, да-с.) Н-но, я вынужден у Вас, Владимир Иванович, просить извинений за свое недостойное поведение…
— Да что Вы, господин подполковник, я и не думал…
— Напрасно. Думать надо всегда. — и, обращаясь уже к Лацису. — Я могу быть свободным?
— Да, пожалуйста…Сегодня мы все устали, перенервничали. Завтра будет много дел.
Когда дверь за стройной и прямой, как палка, спиной Вершинина неслышно затворилась, я недоуменно пожал плечами:
— И чего он на меня взъелся? Да какая ему разница, где и когда я служил?!
— Ну, как же, какая… Вы и скажите тоже! Волнуется человек. Ему, может завтра с Вами вместе в бой идти, а он Вас совсем не знает… Кто Вы, что Вы… Можно ли Вам доверять…
Я обиженно надул губы:
— Вроде, никто пока меня Иудой не считал-с…
А потом я похолодел от ужаса:
— Э-э-э…это в каком смысле, завтра идти в бой?!
— В прямом, дорогой товарищ. В прямом.
8
Бодрая, почти маршевая песня, написанная, по широко распространенной легенде, еще в мирном 1913 году, лилась из черной тарелки висящего на белой стене репродуктора.
Однако за зарешеченным окном вовсе не розовели утренние облака, а качался под ноябрьским промозглым ветром желтый фонарь под жестяным рефлектором… Предзимье. Тюрьма.
Я со стоном оторвал будто налитую раскаленным свинцом голову от заботливо подсунутого под неё аккуратно свернутого бушлата, откинув закрывавший опухшее лицо воротник добротной, зимней[20] шинели. На петлицах шинели, на глубоко-синем фоне (явно не авиационном) рубиново алели две майорские шпалы. Ого, а наш-то гостеприимный хозяин, у себя всего лишь старший лейтенант! (Имеется в виду, старший лейтенант внутренней службы НКВД. Прим. переводчика).
Сам товарищ Лацис, укрытый своим роскошным черным кожаным пальто, тихо сопел рядом моим с диваном, на полу… Крепко сжав свой рабоче-крестьянский кулак, он старательно сосал во сне большой палец.
Несколько долгих секунд я смотрел на Лациса, потом со стоном перевел взгляд на стоящий у окна двухтумбовый стол. На нем, на спине, даже в таком состоянии сохраняя исключительно пристойный военно-административный вид, тихонько похрапывал белый подполковник Вершинин. У него в руках была крепко зажата давно погасшая парафиновая свечка, с ясно видимыми следами укуса на ней. Свечку, видимо, кусали крепкими, молодыми зубами…Но кто и зачем?!
Рухнув головой на полевой заменитель подушки, я пытался вспомнить, что же было вчера… вспоминалось с огромным трудом.