Джеймс Бёрбедж рассмеялся. Когда женщины и их охрана ушли, он натянул шляпу на седые волосы. — Подавлена, — сказал он. — Подавлена! У девушки есть мозги.
— Мы ставим пьесу о феях? — спросил я с отвращением.
— О феях и безумцах, — сказал он, — и она ещё пока не закончена.— Он помолчал, почёсывая короткую бородку. — Но, может быть, ты прав, Ричард.
— Прав?
— Возможно, пришло время дать тебе мужские роли. Ты высокий! Это не имеет значения для ролей вроде Астинь, потому что она царица. Но высокий рост больше подходит для мужских ролей. — Он нахмурился, глядя на сцену. — Саймон не очень высокий, правда? Едва дотягивает до задницы карлика. А твой голос станет глубже с возрастом, и ты хорошо играешь. — Он поднялся по галерее к внешнему коридору. — Ты хорошо играешь, так если мы дадим тебе мужскую роль в свадебной пьесе, ты останешься на зиму?
Я колебался, потом вспомнил, что Джеймс Бёрбедж был человеком слова. Тяжёлым, как сказал мой брат, но честным.
— Это обещание, мистер Бёрбедж? — спросил я.
— Почти, если я могу давать обещание, да. —Он плюнул на свою руку и протянул её мне. — Я приложу все усилия, чтобы в свадебной пьесе ты играл мужчину. Это я обещаю.
Я пожал ему руку и поблагодарил его.
— Но сейчас ты — царица чёртовой Персии, так что поднимайся на сцену и будь царственным.
Я поднялся на сцену и был царственным.
Глава вторая
Суббота.
Погода прояснилась, обнажая бледное небо, в котором раннее зимнее солнце отбрасывало длинные тени даже в полдень, когда наперебой звенели колокола городских церквей. С востока неслись большие косматые облака, но не было намёка на дождь, и прекрасная погода означала, что можно давать представление, и когда закончилась какофония полуденных колоколов, наш трубач, стоя на башне «Театра», заиграл фанфары, и поднятый флаг с красным крестом Святого Георгия означал, что мы представляем пьесу.
Первые зрители начали приходить ещё до часа дня. Они шли по Финсбери-филдс, сначала понемногу, но поток нарастал — мужчины, женщины, ученики, торговцы и дворяне, все пришли из Криплгейта. Другие поднялись с Бишопсгейта и повернули вниз по узкой тропинке, ведущей мимо лошадиного пруда к театру, где одноглазый Иеремия стоял у входа с запертым ящиком с прорезью на крышке, а двое хмурых мужчин, вооружённых мечами и дубинками, охраняли старого солдата и его ящик. Каждый зритель бросал через прорезь пенс. Три шлюхи из таверны «Дельфин» продавали лесные орехи рядом с «Театром». Слепой Майкл под охраной огромного глухонемого сына продавал устрицы, а Гарри Вилка продавал бутылки эля. Толпа, как всегда, была в приподнятом настроении. Люди приветствовали старых друзей, болтали и смеялись, пока заполнялся двор.
Люди побогаче пошли к двери поменьше, заплатив два пенса, и поднялись по лестнице в галерею, где ещё за один пенни могли взять подушку для жёстких дубовых скамеек. Женщины наклонились над верхней балюстрадой и уставились на буржуа, а некоторые молодые люди, в основном изящно одетые, пристально смотрели в ответ. У многих мужчин, заплативших пенсы, чтобы стоять во дворе, не было намерения там оставаться. Вместо этого они просматривали галереи в поисках симпатичных женщин, и разглядев понравившихся, платили больше пенсов, чтобы подняться по лестницам.
Уилл Кемп уставился через щёлку.
— Прилично набралось народу, — отметил он.
— Сколько? — спросил кто-то.
— Тысячи полторы? — предположил он. — И они всё ещё идут. Я удивлён.