Помимо того, что белладонна щипала и на время расплывалось зрение, она расширяла зрачки, и глаза казались больше. Я держал их закрытыми, пока Джин покрывала моё лицо, шею и верх груди белилами, из-за которой моя кожа выглядела белой как снег.

— Теперь чёрный, — радостно сказала она и пальцем намазала пасту из свиного жира и сажи вокруг глаз. — Прекрасно выглядишь!

Я заворчал, а она рассмеялась. Она вытащила другую баночку из бездонной сумки и низко наклонилась. 

— Кошениль, милый, не говори Саймону.

— Почему?

— Я дала ему марену, потому что это дешевле, — прошептала она и намазала мои губы пальцем, сделав их красными как вишни.

Я больше не был Ричардом, я был Астинь, царицей Персии.

— Подари нам поцелуй! — обратился ко мне Генри Конделл.

— Боже милостивый, — пробормотал Джордж Брайан и наклонил голову между колен. Я подумал, что его вырвет, но он сел и глубоко вздохнул. — Боже милостивый, — повторил он. 

Мы не обращали на него внимания, мы уже это видели и слышали, и знали, что он будет играть так же хорошо, как прежде. Мой брат прижал к груди нагрудный щит и позволил Ричарду Бёрбеджу пристегнуть ремни.

— Должен быть и шлем, — сказал мой брат, пожимая плечами, чтобы привыкнуть к только что пристегнутому щиту. — Где шлем?

— В меховом сундуке, — отозвалась Джин, — у чёрного хода.

— Что он там делает?

— Хранится в тепле.

Я поднялся по деревянной лестнице в верхнюю комнату, где хранилась большая часть костюмов и немного сценической мебели, а музыканты настраивали инструменты.

— Ты здорово выглядишь, Ричард, — поприветствовал меня Филипп, главный музыкант.

— Вставь лютню себе в задницу и поверни, — сказал я ему. Мы были друзьями.

— Сначала подари нам поцелуй.

— Потом поверни её ещё раз, — договорил я и посмотрел через балконную дверь. 

В тот день музыканты играли на балконе, и игравший на тамбурине уже стоял там.