— Может, и туда кто-нибудь приедет. Я не теряю надежды, что появится психиатр, который захочет что-то дописать в учебник криминалистики, или какие-нибудь дяденька или тетенька, которые захотят написать художественную книжку.
— Мне вообще ничего не нравится. То, что про меня по телевизору говорят… Лучше бы про меня забыли и не вспоминали — ведь это на моих родственниках отражается. Но, когда я сижу в камере и у меня нет сигарет или чай кончился, давать интервью — это единственная возможность получить передачу или какие-то деньги. Пока моя персона кому-то интересна, я хоть сигареты курю. Кофе вот даже пил сегодня.
— Присылают, но по закону мне полагается две посылки и две бандероли в год.
— Разговор был об этом. Но я не уверен, что там была формулировка об эксклюзивности общения, может, я просто тогда невнимательно слушал. Сейчас я от вас услышал слово «эксклюзивность» и стал по-другому смотреть на это.
— Да, но, с другой стороны, я ведь ничего нового не говорю. Каждый льстит себе, думает: «Я-то в душу залезу и получу эксклюзивную информацию». Но мне только придумывать остается. Мне некоторые это даже в упрек ставят, мол, я то же самое уже три года подряд повторяю — так ведь это значит, что я правду говорю.
— Если мне какие-то события неприятны, для чего я их должен запоминать?
— Но я ведь не могу назвать точное число, когда это произошло, — помню только, зима это была или лето, на какой машине я тогда ездил. О какой феноменальности идет разговор?
— О деталях я примерно так скажу: совершено убийство, среднего роста, славянской внешности, обычного телосложения, ничего особенного, запомнился только такой-то элемент одежды. Что здесь феноменального? Время года: зима, лето — это сложно перепутать.
— А какие у меня отношения могут с ним быть? Он следователь, я обвиняемый.
— Я пленный, он следователь, он свою работу делает, я в тюрьме сижу. Какие у меня отношения могут с ним быть? Вы сначала мне объясните, что вы подразумеваете под словом «контакт»?