В помещении мы, не задерживаясь, прошли в широкую и явно часто используемую дверь в подвал. Тащили пленника вниз довольно долго, минут двадцать. Подземелья были оживлёнными — много боковых ответвлений, часто снующие монахи, ступени со следами потёртости. Но чем дальше вниз — тем меньше людей. Последние минут пять уже и не было никого, кроме нас пятерых.

Церковники остановились около толстых, мощных дверей, покрытых узорами и железными полосами. Такие, наверное, и таран выдержат. Возле них стояла охрана из двух дюжих монахов. При виде нас они почтительно кивнули начальству в рясах, подхватили побитого и стали вносить его в помещение за дверью.

Мой носитель переглянулся с напарником, потом сделал неловкое движение, будто потерял равновесие, и пробежался вперёд для его выравнивания, прямо в двери. За дверями был небольшой тамбур, а за ним в открытых дверях виделось огромное помещение, на полу которого ярко светились какие-то рисунки или чертежи. Церковники заорали, подхватили носителя под руки и выставили за дверь. Видимо, даже ему, как гвардейцу, не по чину было там находиться.

Нас двоих направили наверх. На всякий случай нас сопровождал один из церковников в расшитой рясе. Мы поднимались минуты три-четыре, когда мой носитель и напарник схватили церковника и впихнули его в боковой проход.

— Что вы делаете? Прекратите сейчас же или отправим вас в тюрьму! — монах визжал и плевался в нашу сторону.

— Заткнись! — носитель ударил монаха в живот, и тот замолчал, закашлявшись.

Мы оттащили его в показавшуюся удобной комнатку с какими-то бочками и ящиками неизвестного содержимого. Бросили монаха на пол, несколько раз молча ударили его ногами. Потом носитель вытащил меч из ножен и приставил его к животу монаха.

— Ккккто вы? Ччто вы хотите? — тот вертел головой, смотря то на носителя, то на напарника.

— Неважно. Что там за художества в подвале? Отвечай, или увидишь, какого цвета у тебя кишки!

— Идите в жопу! — церковник решил поиграть в молчанку.

— Ты сам выбрал свою судьбу. — напарник вытащил кинжал, взял монаха за руку и пригвоздил её к бочке. Из бочки потекло вино тонкой струйкой, смешиваясь с кровью монаха. Тот завыл, задрыгал ногами. Напарник несколько раз провернул кинжал, потом вынул и провёл им по пальцам, отрезав четыре на левой руке.

— Говори, урод, это только начало, если будешь молчать!

— Лучше праведником к Единому, чем предать его и раствориться во тьме! — монах стонал, выл и глотал слёзы, но не рассказывал.

— Отрежь ему яйца. Только медленно.

Носитель стянул с монаха труся, тот пытался сопротивляться, сучил ногами, но силы явно были не равны. Монах с ужасом смотрел на меч, приближающийся к его паху. Смотрел, но молчал. Меч вонзился в мошонку, отсекая часть. Монах заорал, завыл, стал дёргать искалеченной рукой, брызгая кровью. Носитель примерился и дурит подкованным железом сапогом ему в пах. Монах вскрикнул и отключился.

— Не сдох? — поинтересовался напарник..

— Сейчас проверим. — носитель побил церковника по щекам, надавил на руку без пальцев. Монах вздрогнул и очнулся.

— Пришел в себя? Молодец. Сейчас продолжим!

— Нет, нет, я всё скажу!

— Ну так говори. А будешь запираться — мы продолжим. У тебя много чего ещё отрезать можно! Что там нарисовано?