— Сонька, прекращай! — попросил я, усилием воли, давя инстинкты и напяливая рубаху, — Бежать надо, а ты играешься. Я и так от тебя оторваться не могу, а ты издеваешься.

Сонька снова захихикала, протянула руку и неторопливо накинула на себя одеяло, при этом, хитро на меня поглядывая, положив голову на подушку. Только получилось ещё хуже. Или наоборот лучше — это как посмотреть. Одеяло она накинула на часть спины и попку, а болтающиеся в воздухе ноги и всё остальное осталось на виду — заставив включиться фантазию. Вот как у женщин это получается? Ей всего шестнадцать лет, ещё недавно была тихой, скромной девочкой, которую обижали поселковые пацаны. А сейчас? Вот откуда из неё это всё прёт? Наверное, природой заложено на уровне инстинктов, не иначе. Я тяжело вздохнул, затянул пояс, поцеловал Соньку на прощание и слинял.

На выходе из дверей, накинул на себя невидимость, опробовав новую плюшку. Кстати, надо придумать названия всему тому, что я делаю или буду делать. А то в самой базе нет никакого определения навыкам. Даётся способ применения и разъясняется эффект и всё.

Так вот, что такое эта самая невидимость? Любой предмет обладает цветом, объёмом, издаёт шум, запах, преломляет свет, и вообще, создаёт массу факторов, влияющих на окружающую среду. Поэтому, его видят, слышат, чувствуют, воспринимают и на него как-то реагируют. А эта самая "невидимость", она все эти факторы "размывает". Именно размывает, по пространству. И объект вроде есть, но на него не реагируют. Для окружающих, он просто исчезает. Вот и я, накинул этот полог невидимости, кстати, хорошее название придумал, исчез из поля зрения, для всевидящих соседей. И спокойно пошёл домой.

Дома, чтобы не разбудить родню, забрался на сеновал, а там, занялся тем, что и планировал — начал сочинять названия, для своих новых способностей.

— Где был? — это мой папа, допрос устроил.

— У Соньки ночевал, — откровенно ответил я. Ну, а чего скрывать? Всё равно ведь надо сознаваться, почему бы это не сделать сразу.

— Хм? — удивился отец, — И ты так спокойно об этом говоришь?

— А чего волноваться, батя? — тут уже удивился я, — Ты человек вразумительный, сам должен всё понимать. Мама тоже у нас женщина умная, покричит, поругается и смирится. Да и не вижу я ничего такого, чтобы было чего стыдиться.

— Ну… Не рано?

— Нормально, батя, нормально. Сам знаешь, любовь она не спрашивает, когда нагрянуть.

— Любовь ли, сынок?

— Любовь, батя, однозначно, — уверенно ответил я, — Я теперь Соньку никому не отдам и обидеть не позволю.

— Хм, — поморщился отец, — Эх, не пара она тебе, сынок. Не пара. Ты молодой ещё, тебе жить, да жить. А ты в такое дерьмо умудрился вляпаться.

— Ну и в какое это я дерьмо вляпался? — заинтересовался я, — А то смотрю, ты всё время морщишься при упоминании Соньки или её семьи.

— Отец её, Яков, в гражданскую у Петлюры служил, хоть и не долго. Говорят, еле ноги потом от них унёс. Но как бы то ни было, неблагонадёжным он у нас числится, хоть и не опасным. А тут ты, со своей любовью…

— Тю… — протянул я, — Да плевать, где он служил. В то время, брат на брата шёл, сын на отца. На то она и гражданская война. Сейчас он простой сапожник и вреда от него нет. Да и служба у Петлюры… Я не знаю, какая там у него служба была, он же националист ярый, как туда еврей затесался? Впрочем, уже не важно — дети за отца не в ответе. Причём тут моя Сонька? К ней претензий нет? Да и уедем мы скоро.

— Куда это ты собрался? — удивился отец, сбитый с мысли резким переходом темы.

— Поступать поеду, в Москву, ну и Соньку с собой заберу.

— В Москвуу-ууу… — протянул отец, ток же, как недавно это делали Федька и Сонька. Вот чего так удивляются? Город как город, большая деревня.