– Вашего сына я всё равно посажу, – отчеканил Кристиан. – Но вот мучительность вашей смерти зависит от меня и от того, что вы мне расскажите.

Нетренированный человек пытки долго выдержать не способен. Ей оказалось достаточным просто увидеть нагревшийся утюг, который Фишер вот-вот собирался приложить к ее коже, чтобы воскликнуть в слезах:

– Хорошо! Я скажу…

Фишер, подняв бровь, вопросительно на нее посмотрев.

– Это – семья. Официально они переехали за границу, но… всё дело в проклятом сыне-инвалиде. Вы любите страшные сказки, детектив? Я вам расскажу одну, если позволите закурить.

– Боюсь, на сказки у меня нет времени, – ответил Кристиан мрачно.

– У вас оно есть, – внезапно заявила ему она, уверенно и спокойно. – Вашу девушку похитили для того, чтобы убить. Отсюда до Лянчихинской минут тридцать, тридцать пять на машине. Там они и должны были убить ее. В центре Амурского залива, в лодке. Никто не найдет, у нас – не Америка, морской полиции нет, – она хмыкнула. – Она ушла ночью, верно? Значит, сейчас они должны быть у себя в доме всей семьей, а ваша девушка уже давно мертва. Говорю, как есть. Они никуда не денутся, детектив. Так что времени у вас много. А сказка эта злая. Семья жила тут одна, Леоновы – отец, мать, да сыночек их, Влад. Обычная семья, казалось бы. Но одиннадцатилетний мальчик заставил свою маму повеситься. Об этом никто не знал. Классифицировали, как самоубийство. Владик стал и папу доводить, но быстро понял, что в детдоме ему придется несладко, поэтому решил сделать отца своим слугой. Этот мальчик изначально был чудовищем. На улице все дети добровольно отдавали ему игрушки и дрались друг с другом по его наущению. Он мог подговорить самую трусливую девочку посильнее раскачаться на качели, прыгнуть и сломать ногу. Свою первую девушку он тоже убил, они вместе спрыгнули с крыши дома. Только Владик прыгнул на дерево, сломав себе обе ноги, но это его не сильно расстроило. Ведь теперь он производил на людей более сильное впечатление, да и ноги потом стали неправильно срастаться. С тех пор он не может ходить.

Но это дало ему повод придумать миф о том, что он улетает в Израиль лечиться. На самом деле, он поселился в глуши, недалеко от Шмидтовки, в старом семейном доме. Отец его кормит и поит, а Владик продолжает убивать. Если бы я узнала обо всём этом до того, как Алинка прибежала ко мне грозиться, что она пойдет в прокуратуру, то немедленно сама бы обратилась в полицию… Но мне потребовалась его помощь. Я этим не горжусь, но и сожалеть теперь права не имею, – она посмотрела на Кристиана совершенно спокойно. – Влад – не человек. Это дьявол в теле человека. Если кого на крючок подцепит, то уже не отпустит. Я сама с ним никогда прямо не разговариваю, боюсь. У него есть истинный дар убеждения. Он всегда в конце самого простого диалога отыщет нужные слова и правильно их скажет так, что не придерешься. Все, мысль застрянет у тебя в голове, и ты ее больше не выбросишь.

– Знаешь, что самое любопытное в войне? – спросил он Сашу. Оба они смотрели на восхитительный залив. В воздухе еще кружил сильный снег, но плавать было можно. Спутник Александры мечтательно смотрел за горизонт.

– Не думаю, что в войне есть что-то любопытное, – ответила она.

Саше было не страшно. Она понимала, что ее ждет, но не противилась. Ей нравилось, что ее могилой станет величественный простор океана. Она вечно будет слушать его песни, видеть небо под толщей воды. Океан не бывает скучным или одинаковым. И сейчас ей нравилось думать о нём. Влад выбрал лучшее место для ее смерти.

– Всё-таки есть, – аккуратно заметил он, глядя, как к берегу подплывает четырехместный катер. – Оружием в войне являются люди, которые не хотят убивать, а мишенями там служат мирные люди. Странно, не так ли? Логичнее была бы теневая война между политиками враждующих стран. Нет ненужных жертв, трагедий и трат времени… Просто вычисли, кто именно мутит воду против твоей страны и посылай во вражеский стан специально обученных агентов, – Влад пожал плечами и очаровательно улыбнулся. – И всё просто. Но почему-то в реальности все совсем не так. Почему-то люди, которые не хотят убивать, лишают жизни мирных граждан других стран. Потому что им так приказали. А те, кто действительно ответственен за войну, остается живым. Зачем всё это, не думала? Почему мы выполняем приказы? Патриотизм? Если да, значит, патриотизм – разновидность безумия, которая заставляет тебя ненавидеть разом целую нацию или касту, не зная лично имен и фактов биографии. Меня учили в школе по-другому, но, когда я попал в армию, выяснилось, что патриотизм – грязное занятие. На практике оно приносит много денег тем, кто его спонсирует.

Саша молчала. Ей нравились его мысли, словно они звучали внутри ее собственной головы.

– Знаешь, что такое государство? Это общество людей одной нации, проживающей на родовой территории. Это я, ты, Алина и даже многоэтажка, с которой она прыгнула. Настоящий патриотизм, как правило, должен быть совместим с мозгами. Как только ты их уберешь, получится фанатизм. Если ты любишь свою страну и у тебя есть мозги, ты не станешь закрывать глаза на то, как она уродлива, – он произнес это широко улыбаясь и разводя руки в стороны, пытаясь объять ими всё пространство залива. – Да, уродлива. Начиная от шрамов на наших с тобой телах и заканчивая качеством асфальта на улицах. Она мерзкая. Всё, что в ней осталось – ее душа. Бессмертная и несгибаемая. Мы ею гордимся, верно? А надо бы стыдиться за то, что мы с ней делаем. Гордость своей страной не должна быть беспочвенна и бездумна. Подчинение приказам должно быть добровольным. Однако, я отвлекся… Мы говорили о войне, и о том, какой это прибыльный бизнес. Самый прибыльный в мире. Вот, что ты должна уяснить, войны – это нормально. Они не справедливы, но и мир не справедлив. И когда ты думаешь, сколько погибает людей, в твоей голове должен звенеть кассовый аппарат с чеками.

– Это – одна из причин, по которой я всегда испытывала эту боль, – ответила ему тихо Саша. – Спасая одного, я не спасу всех. Честно говоря, мир прекрасно обойдется без меня, и я этому рада. Мы с тобой сумасшедшие.

Сперва Саша, увидев Влада, перепутала его с ангелом. Несмотря на инвалидное кресло, он казался выше других на голову. Величие, написанное в его облике, начиналось именно с выражения глаз, а затем сиянием обволакивало его самого.