В нашем фильме «Легкое дыхание Ивана Бунина» мы рассказывали, как писатель оценивал эти события в «Окаянных днях».

Бунин выдержал в большевистской Москве чуть больше полугода. В мае 1918 года он решил бежать с женой на юг, который тогда еще был во власти белых. Но что же ему пришлось пережить в Москве за эти полгода, после которых он принял решение о бегстве? Вот его записи, очень точно передающие атмосферу в городе после революции. Прошло всего несколько месяцев, а как все кардинально изменилось. Вот что он пишет:

«…Я как-то физически чувствую людей», — записал однажды про себя Толстой. Вот и я тоже. Этого не понимали в Толстом, не понимают и во мне, оттого и удивляются порой моей страстности, «пристрастности». Для большинства даже и до сих пор «народ», «пролетариат» — только слова, а для меня это всегда — глаза, рты, звуки голосов, для меня речь на митинге — все естество произносящего ее.

…Говорит, кричит, заикаясь, со слюной во рту, глаза сквозь криво висящее пенсне кажутся особенно яростными. Галстучек высоко вылез сзади на грязный бумажный воротничок, жилет донельзя запакощенный, на плечах кургузого пиджачка — перхоть, сальные жидкие волосы всклокочены… И меня уверяют, что эта гадюка одержима будто бы «пламенной, беззаветной любовью к человеку», «жаждой красоты, добра и справедливости»!

«…Блок слышит Россию и революцию, как ветер…» О, словоблуды! Реки крови, море слез, а им все нипочем.

«…Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой…» Как любил рычать это Горький! А и сон-то весь только в том, чтобы проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой еще худшей, чем этот фабрикант.

…Умеют нагонять страх, ужас эти негодяи, сами всячески подчеркивают, афишируют свое зверство! А у меня совершенно ощутимая боль возле левого соска даже от одних таких слов, как «революционный трибунал». Почему комиссар, почему трибунал, а не просто суд? Все потому, что только под защитой таких священно-революционных слов можно так смело шагать по колено в крови, что, благодаря им, даже наиболее разумные и пристойные революционеры, приходящие в негодование от обычного грабежа, воровства, убийства, отлично понимающие, что надо вязать, тащить в полицию босяка, который схватил за горло прохожего в обычное время, от восторга захлебываются перед этим босяком, если он делает то же самое во время, называемое революционным, хотя ведь всегда имеет босяк полнейшее право сказать, что он осуществляет гнев низов, жертв социальной несправедливости.

…В мирное время мы забываем, что мир кишит этими выродками, в мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда «державный народ» восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся — начинается вакханалия. Русская вакханалия превзошла все до нее бывшие…

Вот что писал Бунин в 1918 году. Не кажется ли вам, что мы этого хлебнули уже в нашей новейшей истории? Не похоже ли это на осень 1993-го, противостояние Ельцина и парламента. Тогда было такое чувство, что власть пошатнулась, что в стране двоевластие. Сколько таких вот жаждущих крови, убийства, вседозволенности выползло на улицы Москвы, схватило кто арматуру, кто заточку, кто кирпич. И, прикрываясь криками и лозунгами, они стали толпами бегать по улице, крошить, избивать и убивать. Не важно кого, не важно на чьей они стороне, главное — слабая власть, анархия и возможность грабить, убивать без страха быть за это наказанным. Но еще страшнее — толпы равнодушных зевак, которые смотрели на все это с соседних улиц, с крыш домов. Как замечательно сказано: «Не бойся врага своего. Худшее, что он может сделать, это убить тебя. Не бойся друга своего. Худшее, что он может сделать, это предать тебя. Бойся равнодушных, ибо с их молчаливого согласия происходит и то, и другое». Мы это проходили совсем недавно, и как скоро мы про все забыли!

Итак, вернемся к той фразе, которую я упомянул в самом начале нашей передачи: «В России за 10 лет может перемениться все, а за 100 — ничего». Вот прошло 100 лет. И что мы видим?

И вновь мы видим яростные лица, горящие глаза, яркие лозунги, невыполнимые требования, истерическое братство. Возможность смотреть сверху вниз на тех, чьими руками ты хочешь добиться власти.

Ну хорошо. Когда все это делают взрослые люди, они отдают себе отчет в своих действиях. Они сами должны нести ответственность. А когда на улицы выходят дети? Подростки? Для которых это пока что кайф, прикол… Толпа, все вместе, кричим, шумим, никто не трогает, менты стоят, мы идем, мы герои. За что выступаем — не важно! Мы за все хорошее, мы против всего плохого! Эти подростки имеют хоть какое-то представление о том, с чем идет игра? Каков финал может быть у этой игры? Нет! Это все — бравада! Абсолютно естественная для этого возраста. А те, кто смотрит на это сверху? А те, кто их подталкивает ласковым словом и красивым лозунгом?

Понимают ли ребята сами, что они делают? Что они знают о том, что было и к чему это привело?

Нам захотелось узнать мысли и мнения, вообще осведомленность о событиях прошлого наших молодых современников. Для этого мы вышли на улицы и задали несколько вопросов молодым прохожим.

Первым нашим вопросом был такой:

— Кого и когда свергли большевики?

И вот какие ответы мы получили:

— Не отвечу на этот вопрос.

— Я точно не помню. Революция у нас была…