Таким образом, фактически мы разрушаем установленную нами же мизансцену, но зато в мизанкадре складываем выразительное зрелище из хорошо перекликающихся между собой кадров, а зритель воображением пополняет мизансцену, то есть как бы строит ее сам.
Это один из самых выразительных и интересных способов строения кинематографической мизансцены, отвечающий зрелищной природе кинематографа.
Беседа девятая
Монтаж
Вот, наконец, мы добрались до монтажа (хотя, как вы заметили, почти во всех беседах приходилось говорить о нем). Я столкнулся с монтажом, как только впервые попал на кинофабрику. Тогда я еще ничего не понимал в профессии режиссера, я был начинающим сценаристом. Приятели потащили меня в просмотровый зал смотреть только что прибывший из экспедиции материал по картине известного в те времена режиссера.
В течение часа смотрел я отдельные куски, которые не связывались между собой, видел бесконечные проходы, повторяющиеся по три, четыре, пять раз, видел средние и общие планы каких-то переходов, поворотов.
По окончании просмотра меня спросили, как мне понравился материал. Я сказал, что ничего не понял, что все это произвело на меня впечатление скучного сумбура и только два-три кусочка показались мне интересными. «Ничего, смонтируется, – ответили мне приятели, – режиссер знает свое дело».
Через несколько месяцев мне снова пришлось быть в просмотровом зале, я просматривал материал другого режиссера. Это был материал к павильонному эпизоду. Он мне показался гораздо более ясным, и я понял, что к чему, что куда станет, и похвалил материал. «Не монтажно снято, – ответили мне приятели. – Вот увидишь, ничего не получится, не смонтируется».
Так я впервые познакомился с таинственными понятиями – смонтируется, не смонтируется.
Прошло время, я стал сценаристом, потом работал в монтажном отделе, часто просматривал полуготовые картины, редактировал надписи и даже давал указания монтажницам об исправлении картин. Ведь, между нами говоря, давать указания по монтажу картины гораздо легче, чем их осуществлять. Есть три области, в которых все считают себя специалистами, – это медицина, кинематограф и воспитание детей. Стоит мне сказать кому угодно, что у меня больная печень, как мне немедленно предлагают рецепты. Все считают, что умеют лечить печень. Точно так же все без исключения считают, что умеют монтировать картины. Вносил поправки и я, как мне казалось, очень удачно. Поэтому я полагал, что полностью освоил искусство монтажа.
И вот настал торжественный день: я снял первый эпизод своей первой картины. Материал пришел из лаборатории, я отобрал дубли и сел монтировать. Эпизод этот – приход путешественников к немецкому офицеру из картины «Пышка». Если вы видели эту картину, то, может быть, помните эту маленькую сцену: утром путешественники узнают, что их не выпускают из гостиницы, и идут объясняться к немецкому офицеру. Далее происходит следующая сцена:
Они входят в комнату немецкого офицера. Офицер не встает, не поворачивается, не здоровается. Они спрашивают, почему их не выпускают, он отвечает: «Вы не поедете». Они спрашивают: «Почему?» Он отвечает: «Так, не хочу», – и кивком головы отпускает их. Эта коротенькая сценка в комнате немецкого офицера и была моим первым эпизодом.
Когда я снимал этот эпизод, я придумал мизансцену, которая мне показалась не только интересной, но даже новаторской. Я решил, что раз офицер не встает и не поворачивается к вошедшим, то можно всю сцену сыграть так, чтобы все четверо были повернуты на аппарат. Офицер сидит посреди комнаты лицом к нам. Путешественники входят за его спиной – дверь находится в глубине комнаты. Они подходят к офицеру и останавливаются позади него на почтительном расстоянии, лицом к зрителям. Итак, все четверо глядят на зрителя.
«Вот, – думал я, снимая этот эпизод, – ловкий выход из положения: не нужно снимать по отдельности в разных направлениях офицера и путешественников, никто не повернут спиной, все видны, к тому же это оправдано хамством офицера и робостью, лакейством путешественников».
Итак, я снял ряд планов: офицера покрупнее, потом офицера пообщее, а за ним, в глубине, видны входящие и идущие на аппарат путешественники, потом опять офицер покрупнее, он говорит: «Вы не поедете», а путешественники, стоя за ним, спрашивают: «Почему?» Потом снял отдельно путешественников, которые задают свои вопросы, снова офицера, который отвечает, – и все это в одном направлении, так что все видны прямо в лицо.
Картина была немая, вместо реплик, как известно, вставлялись надписи. Надписи были заказаны в лаборатории. Они тоже облегчали монтаж, потому что через вставленную надпись можно переходить с одного кадра на другой.
Итак, материал снят, надписи готовы, все в порядке: есть и общие планы, и средние, и крупные планы, и отдельно офицер, и отдельно путешественники – все видны. Я являюсь в монтажную монтировать. Монтажница у меня была суровая. Она задала мне только один вопрос: «Сами будете монтировать или поручите мне?» Я гордо ответил: «Сам». – «Пожалуйста», – сказала монтажница и показала на материал, развешенный на колышках на монтажном столе.
Я стал выбирать план за планом по ходу действия, вставляя в надлежащие места надписи, смотал все отобранные и обрезанные до нужной длины кадры в ролик и передал монтажнице: «Склейте».
Через десять минут я уже сидел в просмотровой кабине и смотрел материал. Первый урок, который я получил, был жесток.
Прежде всего половина кадров оказалась повернутой не в ту сторону, потому что я не отличал матовой стороны пленки от глянцевой, и некоторые кадры были зеркально перевернуты наоборот. Два кадра я поставил вверх ногами. Присутствующие в просмотровом зале еле сдерживали смех: ведь я был молодым режиссером, а съемочная группа любит подтрунить над новичками, занимающими столь важное положение.