— Мальчик жив, сынок? — осторожно задала резонный вопрос его мама.
Чёрт, бедный Серёжа.
— Пока да. А София Николаевна будет наказана, если не начнёт в столовую ходить. Не кушает целые сутки! — сдал он меня маме.
— Совсем?! — изумилась она.
— Совсем. И сердобольные ребята переживают, таскают ей завтраки, рискуя своей жизнью.
— Я буду ходить, — пообещала я. Хотя бы ради сохранности остальных солдат, если кто вдруг решит снова меня накормить.
Блин, вот всё уже донесли!
— Конечно, будешь. Я попросил, чтобы присмотрели, пока меня не будет.
— Спасибо, — буркнула я. Кто там будет за мной смотреть?! Да я скорее по собственному желанию сбегу, пока Руслана не будет. Господи, целый месяц! — Надеюсь, ты не Исаева попросил?
— Он отстанет, не переживай. А если будет надоедать — скажешь мне, я и ему приглашение отправлю в командировку, — ухмыльнулся Беркут. — А то он там слишком радуется, что будет за главного.
Ну, всё, мне конец. Исаев за главного.
ГЛАВА 27
ГЛАВА 27
После ужина мы с Русланом хотели посидеть с тётей Тоней, поболтать, но она настояла, чтобы мы скорее уединились в спальне, мотивируя тем, якобы, она сильно устала и желает уже лечь спать. И я не сомневаюсь, что она реально прямо сразу ляжет, только бы нам не мешать. Но вот мы с Беркутом сегодня вряд ли решимся на что-то, когда его мама за стеной, да и настроение у нас обоих поганое из-за его командировки. И вот сегодня мы вряд ли решимся, а завтра уже и возможности не будет. Конечно, этот факт дико расстраивал нас обоих. Хотя, нет, расстроена была только я, Беркут злился.
— Ненавижу эту чувство беспомощности, — признался он, когда мы, погасив в спальне свет, улеглись в кровать. Разумеется, о сне речи не было, мы будем просто разговаривать и обниматься, потому что в ближайший месяц будем этого лишены. — Вот буквально вчера я был безгранично счастлив, — он прижал меня к себе, — а сегодня… с самого утра всё через…. Видимо, это моя судьба — всё время ощущение беспомощности будет присутствовать в моей жизни. Я же все десять последних лет жил с этим чувством, — Руслан тяжело вздохнул, пока я, затаившись, ждала, чтобы он выговорился. — Хотя нет. Я и раньше был знаком с этим чувством, с самой армии. Сначала — когда не смог помочь друзьям, пока они умирали, потом — когда не мог сказать всем, что знал о намерениях нашего командования просто-напросто таким образом убрать людей, которые много знали. После, казалось, я перестал быть беспомощным, когда смог отомстить за друзей, вот только это не вернуло их к жизни, — Беркут на минуту замолчал, раздумывая над чем-то. — Нет, это, скорее, безысходность. Да, точно. И безысходность дальше, когда я ничего не мог сделать, чтобы избавиться от тех ужасных воспоминаний и чувства вины. Я и сейчас не могу, да и, наверное, никогда не получится.
— Такое не забывается, к сожалению, — вздыхая, прошептала я, обнимая его покрепче.
— И так всю жизнь, понимаешь? Не одно, так другое. Сначала мучился от чувства вины, потом отомстил и встретил вдруг тебя. И опять ничего не мог поделать, абсолютно! Ведь, даже если бы Леший не стал препятствовать — у меня же всё равно совсем не было шансов. Потом шанс появился — ты сама приехала, и я обрёл настоящее счастье, а теперь вот опять. Почему, когда у меня что-то налаживается — всё обязательно резко летит к чёртовой матери? — невесело усмехнулся Руслан. — Что со мной не так? Где я так нагрешил?
— Это не с тобой не так, так ведь у всех, — решила я его подбодрить. — Я же сейчас, слушая тебя, понимаю, что и у меня то же самое, с самого детства. Например, я вот всегда считала себя уродиной, и….
— С ума сошла?! — воскликнул он, перебивая.
— Погоди возмущаться, — улыбнулась я. — Так вот, так не только я считала, меня в детстве за внешность очень сильно дразнили. Слышал песню про мальчика, который дедушку лопатой убил? — засмеялась я, вспоминая ненавистную песенку, преследовавшую меня очень долго.