— Товарищ командир, разрешите доложить: отряд к выступлению в рейд готов! — подойдя к Артему, который сидел в одиночестве на трухлявом бревне над ручейком, погрузившись в свои раздумья, отрапортовал Кирилл Колодяжный. — Консервация лагеря завершена, все замаскировано, подходы заблокированы. Выбраковка лошадей проведена, все они переподкованы, возы отремонтированы, и поклажа надежно увязана. О порядке на марше командиры проинструктированы комиссаром, бойцам выдан трехсуточный сухой паек и удвоенный боекомплект патронов. Какие будут указания?

Артем медленно поднял голову, с удивлением взглянул на сосредоточенного Кирилла, которого сегодня по совету Витольда Станиславовича назначил своим заместителем, и вдруг с какой-то удивительной ясностью понял, что до сих пор недооценивал этого человека, относился к нему предубежденно, а порой и несправедливо, считая его ветреником, безнадежно пораженным одарчуковщиной.

— Спасибо, дружище, — собрался с силами ответить Артем.

Неужели в самом деле мосты бесповоротно сожжены и отряд вот так просто покинет край, где испытано столько радостей и пережито столько горя? Мысленно Артем радовался, что примерно через неделю при благоприятном стечении обстоятельств они переберутся в Брянские леса и соединятся со своими сподвижниками — прославленными народными мстителями Ковпака и Федорова, однако не попрощаться напоследок со Змиевым валом, ставшим для него родным домом, конечно, не мог. Потому без единого слова двинулся в сопровождении Кирилла в уже бывший лагерь. Будто во сне, брел по тропинкам, сотни раз исхоженным вдоль и поперек, и не узнавал таких знакомых и уже таких чужих мест. Все шалаши были разобраны, входы в пещеры затрамбованы глиной и заложены дерном, дорожки засыпаны лесным сушняком да валежником, лишь колодец и кухню не тронули партизаны, а только завалили сосновыми ветвями.

— Молодцы, постарались на славу! — с еле скрываемой горечью похвалил он побратимов. Неизвестно почему, но его терзало предчувствие, что в последний раз он ступает по этой земле, что уже никогда не возвратиться ему к Змиеву валу, где-многое найдено и многое утрачено.

— Первый же ливень смоет здесь все наши следы, — не поняв, почему так присматривается ко всему Артем, сказал Колодяжный. — Так что можем возвращаться сюда когда угодно: хата будет ждать…

Артем лишь кивнул головой и тронулся в обратный путь.

За болотом в чахлых перелесках уже стояла выстроенная в походном порядке колонна отряда. Впереди, попыхивая цигарками, потихоньку переговаривались смельчаки из головной походной заставы во главе с проводником Митрофаном Мудраком. В авангарде должен был двигаться взвод погибшего Загравы, который со вчерашнего дня возглавил Семен Синило, за ним — штабная и санитарная брички, на которой должен был ехать пленный гауптштурмфюрер Бергман под надзором Мансура Хайдарова, а дальше — подводы минеров, хозяйственников. В арьергард поставили взвод Матвея Довгаля. Все были готовы выступить в поход в любой миг и лишь ждали команды.

Однако Артем не мог подать такую команду. Весь день он ждал возвращения с боевых заданий Варивона, Клавы и Ксендза с Олесем, но ни один из них пока еще не возвратился. Конечно, у Змиева вала можно было бы оставить специального связного, но Артем считал недобрым знамением отправляться в такую дорогу без людей, с которыми он начинал еще из Киева протаптывать партизанскую тропинку.

— И куда это они все запропастились? — полулежа на телеге, нервничал Ляшенко. — Что ж, объявляй, Кирилл, еще одну часовую передышку перед дорогой.

Партизаны с удивлением восприняли это распоряжение. Ведь двое суток, не приседая, они готовились к маршу, неизвестно почему рвались в дорогу, хотя никто не ведал, в какие края поведут их командиры. Но приказ есть приказ. Не отходя от подвод, хлопцы стайками опустились на землю, переговаривались о том о сем, но о будущем походе — никто ни слова. В отряде давно было заведено не разглагольствовать о делах, которые должны были решать командиры, и вообще не проявлять особого любопытства к тому, что тебя не касалось. А если сейчас командиры молчали о цели марша, значит, того требовала боевая обстановка. Все же по тому, что лагерь был законсервирован и все получили сухой паек на трое суток, нетрудно было понять: отправляются они отсюда надолго и дорога их будет далекой и трудной!

Начало смеркаться, когда наконец появилась Клава Лысаковна, ходившая на станцию Спартак, чтобы встретить Варивона, который отправлялся в Киев известить подпольный горком о перебазировании отряда.

— Варивона можете не ждать. Он больше не вернется, — захлебываясь плачем, сообщила Клава. — Из Киева его согласился подвезти знакомый машинист… А возле станции Спартак Варивон высадил его силком, а сам — на красный свет… Ну и на перегоне со встречным эшелоном, который вез эсэсовцев, лоб в лоб… Так что не ждите Варивона…

Присутствующие склонили головы. Так вот, оказывается, почему рвался в Киев этот скромный человек, способный, по мнению некоторых, лишь вести лагерное хозяйство.

Вдруг как-то сразу на землю навалились сумерки. И тут все заметили, что по небу поползли низкие мутные облака. После стольких недель засухи похоже было на приближение дождя. Партизанам только бы радоваться этому, ведь небесные потоки смоют их следы и затруднят вражеское преследование. Но после печального Клавиного рассказа им было не до радости. К тому же донимала тревога о судьбе Ксендза и Олеся.

— Послушайте, Кирилл, что с ними могло случиться в той Резне? — в который уж раз спрашивал Артем.

— Сам понять не могу! Если бы мы хоть одним глазом их увидели… Как только словаки окружили село, а наши пошли на приступ, «пугачи» всем скопом сыпанули наутек к мосту. Мы преспокойно выждали, пока на нем скопище возникло, ну и ударили из всех пулеметов да автоматов. Бандитов как снопов наложили. Ну а завершать дело оставили словакам. Нам же было приказано сразу после операции — на всех парах оттуда. Так что о Сосновском ничего не могу сказать…

Начал накрапывать дождик. Тихий, теплый, мягкий. Но вот над лесом пронесся ветер, сердито зашумел в кронах деревьев, и сразу же густо сыпанули тяжелые капли. Партизаны понабрасывали на себя кто что имел и уже с каким-то болезненным упорством стояли неподвижно в перелеске, ожидая, когда же все-таки возвратятся Олесь и Ксендз.

Ксендз появился у болота, когда уже перевалило к полуночи. И такой измученный, измотанный, что язык ни у кого не поворачивался бросить ему слово упрека.

— Прошу извинить меня, товарищи. — Он еле стоял на ногах возле командирской брички. — Я заставил столько себя ждать, но случилось непредвиденное… Кажется, мы потеряли Олеся Химчука…