Я мысленно взяла себя за горло, чтобы злобный вопль “снова Тобиас?!”, не вырвался.
— А что Тобиас? — улыбнулась на этот раз невинно. Ну, хотелось бы надеяться, что невинно, хотя Эйлин почему-то попятилась.
— Мы ему записочку напишем, правда же? Мистер Снейп отдыхает, и мы не будем ему мешать… Идём, Пайки, — и я направилась к дому, не дожидаясь, пока Эйлин раскачается.
Она управляема. Сначала на неё давил папаша, правда, она от него сбежала (и об этом нельзя забывать!) — и нашла себе ещё худшего тирана. Она пассивна, но упряма. Сочетание, может быть, и странное, но нередкое. И если Эйлин не может жить своим умом… пусть живёт моим. Если ей обязательно нужен тиран — я буду её тираном.
— Ты идёшь, дорогая? — я снова улыбнулась, оборачиваясь к растерянной миссис Снейп.
Она была недовольна, но пошла за мной. Прежде чем скрыться в доме и в клубах перегара, я подмигнула мистеру Свифту, указав взглядом на Северуса. Дядя Гарольд кивнул и немедленно обратился к мальчику, — кажется, с каким-то вопросом.
Как только за мной и Эйлин закрылась дверь, я повернулась к ней.
— Снова сомневаешься? — спросила прямо.
— Нет… я… просто… так неожиданно… — она отвела глаза.
— Счастливые перемены обычно всегда так происходят — неожиданно. Думаешь, я не понимаю, что ты снова начала сомневаться? А стоит дать тебе побольше времени, так и вовсе передумаешь. Эйлин, пойми, твоему сыну нужна нормальная жизнь, которой здесь у него быть не может — точка.
— Ну ты посмотри на него, — я указала на храпящего Тобиаса. — Вот ему ты хочешь бросить под ноги жизнь и счастье сына, да? А он растопчет и даже не заметит. Будет всё так же напиваться и скандалить. И орать, что ты и твоё отродье загубили его жизнь! Этого ты хочешь, да?
— Зачем вам всё это, леди Грей? — вдруг резко спросила Эйлин, глянув на меня острым и, как она наверное думала, проницательным взглядом. — Какое вам дело до Северуса? В чём ваша выгода?
— Зови меня Белла, пожалуйста, — я устало вздохнула. — Наверное, нам сложно понять друг друга ещё и потому, что я из другой страны, у нас менталитет другой. И выгода — это далеко не самое главное для многих из нас. А уж тем более для ребёнка, выросшего в приюте. Пусть даже он был очень хорошим и о нас заботились куда лучше, чем ты — о родном сыне.
— Не обижайся, не надо. Это правда. Если бы наша мама-Аня увидела кого-нибудь из нас в таком виде, в каком у тебя сын ходит, она бы в обморок упала. Но тут же вскочила бы и потащила мыть, стричь, переодевать, кормить! Она очень хорошая. Но всё равно я, сколько себя помню, мечтала о семье.
— Мне это нужно, да. Всё честно. Вы станете моей семьёй, я буду о вас заботиться. Мне это нужно. Так что давай — пиши записку нежному папочке — вдруг он всё-таки будет волноваться! Бери самое ценное — в смысле то, что тебе дорого как память. И давай отсюда выбираться. Вещи собирать не стоит. Вам надо всё новое покупать.
Эйлин гордо подняла голову и хотела что-то сказать, но я снова перебила:
— Я же приютская. У меня в детстве ничего своего не было. Ну, почти ничего. Нас учили делиться. Игрушки, еда, одежда — всё общее. Правда, в семейном детском доме кое-что своё нам иметь позволялось, так что всё до последней нитки отдать не обещаю, — я ухмыльнулась. — Но семья для меня — это святое. Понимаешь?
Эйлин неуверенно кивнула.
— И она мне нужна. Я хочу, чтобы вы стали моей семьёй. В горе и в радости, как говорится. Один за всех и все за одного. Согласна?
Эйлин молчала несколько секунд. Смотрела на меня, на Тобиаса, на дверь — за ней она, видимо, мысленным взором видела сына. Наконец кивнула.