– Я его никому не отдам, – сказал господин Хосокава.

– Иногда, – произнесла Роксана, дотрагиваясь до его руки, – что-то случается помимо нашей воли.

Господин Хосокава улыбнулся. У него кружилась голова от ее непринужденности, от того, как внезапно легко стало им общаться. А если бы за рояль сел не Като? Что, если бы это был грек или русский? Тогда он снова оказался бы в стороне, слушал бы переводы с английского на греческий и обратно, понимая, что у Гэна – у его переводчика! – нет времени, чтобы повторять все по-японски. Като сказал, что ему бы хотелось сыграть Форе, если, конечно, это не вызовет у нее затруднений. Роксана засмеялась и ответила, что в данной ситуации ничто не может вызвать у нее затруднений. Чудесный Като! На певицу он, казалось, и не смотрел, зато от рояля не мог отвести глаз. Он всегда был неутомимым работником и теперь оказался героем дня. И когда все это закончится, в его карьере начнется заслуженный подъем.

Месснер пришел, как всегда, в одиннадцать утра. Двое молодых террористов охлопали его на входе со всех сторон. Они заставили его снять башмаки и обследовали их изнутри в поисках мини-оружия. Ощупали его ноги и проверили под мышками. Эту идиотскую процедуру они совершали не от излишней подозрительности, а от скуки. Командиры пытались поддерживать в своих солдатах боевой дух. Но те все чаще разваливались на кожаных диванах вице-президентского кабинета и пялились в телевизор. Они часами торчали в душе и стригли друг другу волосы элегантными серебряными ножницами, которые нашли в столе. Командирам пришлось удвоить ночные патрули и продлить дневные дежурства. Они заставляли бойцов патрулировать дом попарно и еще двоих посылали на обход садовой стены под моросящим дождем – с заряженными винтовками наготове, словно для охоты на кроликов.

Месснер терпеливо сносил эти издевательства. Он открывал перед ними свой портфель и снимал башмаки. Он безропотно стоял с поднятыми руками и широко расставленными ногами в одних носках, пока чужие руки шарили в свое удовольствие по его телу. Впрочем, когда одному из парней вздумалось его пощекотать, Месснер рывком опустил руки и сказал: «Баста!» В жизни своей он не встречал таких непрофессиональных террористов. Для него оставалось полнейшей загадкой, как они вообще смогли захватить дом.

Командир Бенхамин дал тумака Ренато – парню, который пощекотал Месснера, и отнял у него оружие. Неужели нельзя соблюдать хоть какое-то подобие военной дисциплины? Он что, слишком многого просит?

– Вот этого не надо делать, – холодно сказал командир.

Месснер сел в кресло и начал шнуровать башмаки. Ситуация его ужасно раздражала. К этому моменту путешествие должно было давным-давно выветриться у него из головы, отпечатанные и рассортированные фотографии – занять свое место в альбоме. Он давно должен был сидеть в своей дорогущей женевской квартире с прекрасным видом из окна и тщательно и собственноручно подобранной мебелью в стиле датского модерна. Он сейчас должен принимать утреннюю почту из прохладных ручек своей секретарши. А вместо этого он каждый день таскается сюда, чтобы осведомиться, как поживает группа заложников. Месснер практиковался в испанском и, хотя всегда просил Гэна быть рядом – из соображений безопасности и как подмогу на случай, если он забудет нужное слово, – уже мог самостоятельно вести разговоры на несложные темы.

– Нам все это уже начинает надоедать, – сказал командир, нервно проводя руками по волосам. – Мы хотим знать, почему ваши люди не могут найти никакого решения. Мы что, должны начать убивать заложников, чтобы привлечь ваше внимание?

– Во-первых, это не мои люди. – Месснер туго затянул шнурки. – И не мое внимание вам надо привлекать. Ради меня никого убивать не надо – мое внимание и так полностью принадлежит вам. Я должен был уехать домой неделю назад.

– Мы все должны были уехать домой неделю назад. – Командир Бенхамин вздохнул. – Но мы должны увидеть наших братьев на свободе. – Для командира слово «братья», разумеется, означало как идейных единомышленников, так и родного брата, Луиса. Луис, преступление которого заключалось в распространении листовок, был заживо погребен в тюремных застенках. До ареста брата Бенхамин вовсе не был командиром боевиков. Он преподавал в начальной школе. Жил на самом юге страны на берегу океана и не знал никаких забот.

– Это и есть предмет разногласий, – сказал Месснер, окидывая взглядом комнату и производя быстрый подсчет всех присутствующих.

– И никакого прогресса?

– На сегодняшний день никакого. – Он полез в свой кейс и вытащил несколько листов. – Вот, я принес это вам. Их требования. Если вам нужно что-то еще…

– Сеньорита Косс, – сказал командир Бенхамин, ткнув пальцем в ее направлении. – Она кое-что хочет попросить.

– Ах да, конечно.

– Сеньорита Косс всегда о чем-то просит, – продолжал командир. – Вообще, брать в заложники женщин – совсем не то, что мужчин. Раньше я об этом как-то не задумывался. Итак, нашим людям – свобода! Сеньорите Косс – что-то еще. Может быть, платья…

– Я ее спрошу, – кивнул Месснер, не вставая пока с кресла. – Я могу что-нибудь сделать лично для вас? – Он не стал говорить прямо, но имел в виду лишай, который с каждым днем все больше оплетал грубой красной паутиной лицо его собеседника. По всей видимости, скоро болезнь дотянется своими щупальцами до его левого глаза.

– Мне ничего не нужно.

Месснер кивнул и отправился к Роксане Косс. Бенхамин нравился ему больше двух других командиров. Месснер считал его вменяемым человеком, пожалуй, даже умным. Однако он изо всех сил старался не допускать сочувствия к нему – и вообще ко всем в этом доме, захватчикам и заложникам. Сочувствие часто мешает человеку делать свою работу. Кроме того, Месснер знал, как обычно заканчиваются подобные истории. Тут лучше ничего не принимать близко к сердцу.