— Знаешь, я все еще вижу их, этого чертова проповедника и его сынка. Он держал меня, пока остальные резали. Он шептал мне на ухо, ты знаешь об этом? Этот Падд, гореть ему в аду, шептал мне, гладил по голове, мол, все в порядке, все образуется. А в это время его папаша резал меня. Каждое мое движение напоминает о холодной бритве, о его шепоте, и это возвращает меня назад, к ним. И, когда это происходит, ненависть переполняет меня. Никогда раньше я не испытывал такой ненависти.

— Это пройдет, — сказал я тихо.

— Разве?

— Да.

— Но не совсем.

— Нет, не совсем. И это чувство будет принадлежать тебе, и ты сделаешь с ним то, что должен.

— Я хочу убить кого-нибудь, — он сказал это так же, как если бы сообщил, что собирается принять прохладный душ жарким днем.

Луис был убийцей, я так думал. Неважно, что он убивал не ради денег или власти, что он не был безразличен и что людей, которых он убивал, не слишком оплакивали. Он мог забрать жизнь и не терзаться при этом по ночам, это было у него в крови.

Но Эйнджел — другое дело. Лишь попадая в ситуации, когда либо ты, либо тебя, он мог отнять жизнь. И это волновало его. Но всегда лучше волноваться на земле, чем беззаботно лежать в ней; у меня были личные причины благодарить Эйнджела за такую позицию. И вот Фолкнер уничтожил часть его, маленькую плотину, которую он сумел выстроить в глубине своей души, дабы удерживать страдания, гнев и боль, накопившиеся за всю жизнь. Я не знал и сотой доли того, что выпало ему испытать: оскорбления, голод, непонимание, насилие, — но только сейчас я действительно осознал всю значимость последствий этих невзгод.

— Однако ты не будешь давать против него показания в суде, если тебя попросят, — сказал я.

Я знал, что окружной прокурор хотел вызвать его на слушание и даже собирался прислать повестку. Но Эйнджел не любил лишний раз появляться в суде.

— Из меня не получится полезного свидетеля.

По правде сказать, он был прав, но мне не хотелось рассказывать, насколько слабым было дело против Фолкнера. Я даже опасался, что без более серьезной доказательной базы оно просто развалится. Как написали в одной газете, Фолкнер утверждал, будто на протяжении сорока лет фактически был узником сына и дочери, будто они одни виновны в гибели его паствы и ряде нападений на группы и отдельных лиц, чьи взгляды отличались от их собственных, и что дети приносили ему кости и лоскуты кожи, дабы он хранил их как напоминание. Типичная защита из разряда «во всем виноваты те, кто уже умер».

— Ты знаешь, где находится Каина? — спросил Эйнджел.

— Нет.

— В Джорджии. Луис родом из тех мест. По пути в Южную Каролину мы остановимся там ненадолго. Просто довожу до твоего сведения.

И в глазах его вспыхнул огонек. Я сразу разглядел его, потому что раньше он горел и в моих глазах. Эйнджел поднялся и направился к двери.

— Это ничего не решит, — сказал я.

Он остановился.

— Ну и что?