— Слушай меня внимательно, Ахмад. Я оставлю на твое попечение мой багаж. Отвези его к себе и позаботься, чтобы он был в сохранности. Через час я его у тебя заберу, и тогда получишь еще пятьдесят долларов.
— Сто. Яне могу…
— Ахмад. Посмотри в зеркале мне в глаза. Похож ли я на человека, которому можно вешать лапшу на уши? Наши взгляды встретились, и он отвел глаза.
— Куда вам?
— На улицу Кеонг Сиак.
— О`кей.
Когда мы там очутились, вторая машина оказалась почти рядом с нами, но я резко распахнул дверцу и, выскочив из машины, проскользнул между двумя прилавками с рыбой, нырнул под занавеску из бусин, чуть не опрокинул тележку с птицами и зерном бродячего торговца; я скользнул мимо знахаря, поднырнул под стойку с цветами и, выбравшись на улицу, прошмыгнул между велосипедистами, которые везли на рамах коробки и канистры; выбравшись на Нью-Бридж-роуд7я остановил первое же такси.
— К Чанг-стрит, — захлопнул я дверцу. — Нет, не этим путем — через Кросс-стрит. Ради Бога, когда же дойдет дождь?
— Может быть, сегодня вечером, уже тянет прохладой.
— И пусть возрадуется душа.
4. Вечеринка
Едва я оказался в коридоре, как из дверей соседнего номера донеслись вопли. Дверь была заперта, так что мне пришлось вышибить ее плечом; ворвавшись, я увидел женщину на подоконнике, которая держалась за тонкий холщовый занавес.
Окно было распахнуто; стоило ей отпустить занавес, как она полетела бы головой вниз, но я успел втащить ее в комнату. Она продолжала что-то кричать по-китайски, колотя меня маленькими кулачками, и я чувствовал под дешевой тканью платья ее изможденное тело.
— В чем дело? — из дверей спросил Ал.
— Она попыталась выкинуться из окна.
— Да успокойся же, — сказал Ал. — Ради Бога, сейчас шесть утра и ты всех перебудишь. — Он и привез меня сюда, в “Красную Орхидею”. — Они повесили ее сына, — объяснил он мне, — сегодня на рассвете. Давай-ка уложим ее на кровать.
С минуту она еще пробовала было сопротивляться, но потом внезапно обмякла, мы прикрыли одеялом ее худое тело цвета желтоватой слоновой кости, которое продолжала сотрясать дрожь. Я закрыл окно и опустил занавес, чтобы смягчить невыносимо яркий утренний свет.
— Мы все молимся за него, все мы. Так что успокойся. — Ал сел на край кровати и стал гладить густые спутанные волосы женщины, которая тихонько всхлипывала, и плач этот воспринимался куда тяжелее, чем ее недавние крики — полные отчаяния стоны разбитого сердца.
— И что теперь?
В дверях остановился один из поварят, изумленно глядя на белые щепки, отлетевшие от вывороченного косяка.