— Мне даже не позволили попрощаться с Эмили.

Хизер уже второй раз упомянула некую Эмили.

— Эмили не хотела уезжать с нами, помнишь? Ей там нравится. Я знаю, ты по ней скучаешь, но сейчас тебе надо заботиться о себе и малыше…

Хизер съежилась, словно он ее ударил.

— Боже, милая, прости! Это машинально вырвалось.

Ее взгляд снова стал темным и пустым, руки бессильно упали на колени ладонями вверх.

— Я сама виновата, что потеряла ребенка. Ты на меня злишься.

— Ты ни в чем не виновата, Хизер, и я не сержусь на тебя, — сказал он так нежно и печально, что мое сердце дрогнуло. — Ты для меня важнее всего на свете.

— Нам же говорили не уезжать. Они говорили, что так будет лучше для ребенка. Наверное, они были правы. Я заставила тебя уехать, и малыш умер.

— Перестань, Хизер, — сказал Даниэль, поглаживая ее по спине. — Не говори так. Ну-ка, посмотри на меня.

Но Хизер уставилась на стену. Лицо ее ничего не выражало.

Мне не хотелось давить на нее, особенно теперь, когда она стала выпадать из разговора, но меня беспокоило, что она так упорно винит себя в потере ребенка.

— Почему вы захотели уехать, Хизер?

Она, обхватив себя руками за плечи, принялась раскачиваться.

— Они говорили, что все мы должны быть родителями нашим детям, растить их все вместе. Дети не должны жить только со своими родителями.

На ее лице был написан ужас — ей такая перспектива явно не нравилась.

— Там считают, что для духовного роста ребенку важно ощущать всеобщую любовь, — пояснил Даниэль. — Там живут квалифицированные воспитатели.

Судя по всему, в этом центре стремились контролировать своих клиентов. Я повернулась к Хизер.

— А вам не хотелось делить с кем-то ребенка, так?

Она кивнула и посмотрела на Даниэля, который снова уставился на ее бинты. Казалось, она хотела сказать еще что-то, но вместо этого подалась вперед и взяла Даниэля за руку. Он сжал ее ладонь.