Или еще: как отнестись к теории прогресса, присутствующей у Маркса в форме учения о смене социально-экономических формаций? И Булгаков критикует саму теорию исторического прогресса именно как естественного процесса, говорит о безнравственности самой этой теории: нельзя получить нравственное удовлетворение при мысли, что миллионы людей пали жертвой ужасов истории, чтобы я всячески благодушествовал на их трупах, наслаждался наконец-то достигнутым прогрессивным блаженством. Здесь у него намечается позднейший переход к христианской философии истории, к темам хилиазма и эсхатологии, к историческому апокалипсису. Это тема конца истории – только в перспективе конца можно говорить о смысле истории.

Еще одна работа Булгакова называется «Апокалиптика и социализм», здесь он дает замечательную формулу: социализм есть апокалипсис натуралистической религии человекобожия.

И вот оказалось, что ответить на все эти вопросы можно, отнюдь не дожидаясь того, чтобы исторический процесс сам на них ответил: можно уже заранее сказать, что марксизм – построение, не выдерживающее уже чисто теоретической критики. Не надо ни Ленина, ни Сталина, ни ГУЛАГа, чтобы понять утопичность, ложность этих построений, это можно увидеть заранее, так сказать априорно. Вот хотя бы Канта освоив.

И. Т.: Но, согласитесь, Борис Михайлович, что силы. действующие в истории, Канта не читают. Или вы думаете, что Ленин, пройди он тот же философский искус, что Булгаков и Бердяев, не стал бы настаивать на своем мировидении?

Б. П.: Конечно. Это же элементарно, это апеллирует к простой логике. Но человек, в том-то и дело, руководствуется в жизни не логикой, а некими аффектами. И Ленин в том числе. Человека нельзя свести к рацио, человек иррациональное существо. А Ленин особенно, ему не до Канта, не до чистого разума, господствующий его импульс – злоба.

Тут мне вспоминается Чичерин Борис Николаевич. Он еще в 1882 году выпустил книгу «Хозяйство и социализм», математически точно показав, к каким последствиям приведет любая попытка претворить в жизнь теорию социализма. Предсказал всю советскую жизнь, до мелочей, например, что социализм будет царством бюрократии, отсталой экономики и всяческих недостач. Но ведь что интересно. Рационалист, гегельянец Чичерин такой сделал вывод: коли мы поняли, какой это абсурд и нелепица, то о социализме и говорить дальше не следует, и пытаться незачем, это чистая утопия. А ведь попытались, да еще как! По полной программе, по пунктам осуществили чичеринский кошмар. Позднее Бердяев скажет: опыт истории показал как раз осуществимость утопий.

И. Т.: Эти слова Бердяева взял Олдос Хаксли для эпиграфа к роману «Прекрасный новый мир».

Б. П.: Совершенно верно, и Бердяев знал об этом, он читал Хаксли и где-то его упоминает. Но мы об этом и говорим: даже Канта читать не надо, а надо прочесть, скажем, Достоевского, чтобы понять, на какие кунштюки способен человек даже при ясном сознании и даже грамотный. Как в самый момент торжества светлых идей объявится ретроградный джентльмен и одним ударом ноги разрушит хрустальный дворец.

И. Т.: Сталин, к примеру.

Б. П.: Точно. Но Бердяев и Булгаков как раз к Достоевскому чутки были. Одна из статей булгаковского сборника «От марксизма к идеализму» называется «Иван Карамазов как философский тип». Бердяев позднее написал о Достоевском целую книгу. А от Ленина Достоевский отскакивал.

И. Т.: «Архискверное подражание архискверному Достоевскому». А в одном письме Ленин говорит, что Достоевский напоминает ему об одном его житейском происшествии – как ему пришлось провести ночь с сошедшим с ума человеком.

Б. П.: Задача, таким образом, стояла: как выйти за пределы рационального сознания – не способного, доказал Кант, решать последние вопросы бытия, – и при этом, так сказать, не сойти с ума, то есть сохранить реалистичность мышления и отношения к жизни. И вот тут начинается подлинная тема, касательно нашей сегодняшней пары. Надо нам решить: кто из них обладал большим реализмом – Бердяев или Булгаков.

И. Т.: За кем осталось историческое поле, да?

Б. П.: Сразу же скажу: ни за кем. Оба проиграли, история пошла не так, как они хотели бы. Но нужно решить, к кому из них можно обратиться за резервами.

И. Т.: То есть уже не история, а будущее?

Б. П.: Да, но давайте по порядку.

Одна из статей сборника «От марксизма к идеализму» посвящена Булгаковым Владимиру Соловьеву. Большая статья, шестьдесят с лишним страниц, называется «Что дает современному сознанию философия Владимира Соловьева». В конце концов Булгаков перешел к религиозно ориентированной философии, а потом и прямо к богословию под влиянием Соловьева, его учения о Софии – Премудрости Божией. Он, Булгаков, начал разрабатывать в русской философии так называемую софиологию, вариант некоего христианизированного платонизма. Софиология или философия Всеединства – вообще основная линия в русской философии, проложенная Владимиром Соловьевым, ей следовали Булгаков, Флоренский – позднее оказавший на Булгакова ни с чем не сравнимое влияние, Карсавин, Франк. Это основная русская философская интуиция. Общая мысль всех этих построений: мир божествен, коли он создан Богом в Его неизреченной любви как Его подобие, в Его творческой воле. Но это внутреннее божественное строение мира существует лишь в потенции, невыявленным. Божественным мир становится в эволюции природных, а потом социальных форм. История предстает богочеловеческим процессом, в истории образуется Царство Божие. История и есть выявление подлинного образа мира, как он был задан в Божественном замысле.

И. Т.: Да, тут уже поневоле забудешь о теории прогресса, осуществляемого движением социально-экономических форм. Какой уж тут Маркс.

Б. П.: А вот и нет, Маркса Булгаков отнюдь не забывает – и даже находит ему место в новой своей системе философского мышления. Он захотел в новом свете посмотреть на экономику, первую свою специальность. И в 1912 году он выпустил книгу «Философия хозяйства». Там много интересного. Хозяйство Булгаков понимает теперь в религиозных терминах, в свете той же софиологии. Хозяйство тоже софийно – коли оно в максимальном своем устремлении идет к той же целостной божественной правде, вносит свою лепту в воспроизведение Божьего замысла о мире. Коли весь исторический процесс софиен, богочеловечен, то и хозяйство подчиняется тому же замыслу, идет теми же путями.

И Булгаков задается вопросом: какой должна быть философия хозяйства, на каком философском фундаменте она должна возникнуть? Тут явно не подходит Кант, не знающий выхода за пределы рационального априори, оставляющий мир за границами категорий разума как некую вещь в себе, на которую мы не можем влиять, да и знать ее не можем. Не походит и Фихте с его максималистским Эго, ни тем более Гегель, для которого весь мир выступает как диалектическое движение идей, понятий. И нужную философию, на которой можно строить рефлексию о хозяйстве, Булгаков находит в системе Шеллинга, в его философии тождества, говорящей о всеобщей одушевленности мира в тех или иных степенях, «потенциях». Этим дается единосущность человека и мира и, значит, возможность творческого воздействия человека на мир. Что и есть труд, а в целом – хозяйство.