— Высмотрела дурня с толстым кошельком? Или дуру с бриллиантовыми серьгами?

— Дуру… Ну, пойду я.

— Больше туда не лезь. Тебя шлюхи запомнили.

— Не полезу. А ты точно честным бюргером заделался?

— Точно.

— Жаль. А то бы я тебе кое-что рассказала. Если ты уже не ищейка — то тебе ни к чему.

Лабрюйер понял — Лореляй неловко пытается отблагодарить за спасение.

— Можешь рассказать по старой дружбе…

— Я, когда вошла туда вслед за дурой и ее хахалем, одного человека видела. Я его помню, потому что месяц назад в Либаве встречала, в порту. И там, в порту, его называли господином Айзенштадтом. А сегодня, в гостинице, он уже — господин Красницкий.

— Думаешь, профессор картежной академии?

— Я на руки посмотрела — нет, пальцы как сардельки, такими пальцами и в носу не поковыряешь. А ты уж мне поверь, полицейский пес, с ним дело нечисто. Вот он-то как раз не дурень. Ну, прощай!

— Прощай, Лореляй. И вот что…

— Ну?

— Волосы заново отрасти. Тебе с длинными лучше.

— Все равно к лету стричь придется.

— Долго еще собираешься мальчика изображать? До старости?

— Не доживу я до старости, милая моя ищейка.

На том и расстались. Лореляй ушла куда-то к Гертрудинской, Лабрюйер прошел вперед до перекрестка — но Романовскую переходить не стал. Он вспомнил графа Рокетти де ла Рокка, вспомнил ту облаву. Если в Ригу опять заявился шулер высокого полета — нужно все же предупредить старых товарищей.

Он повернул обратно.

Тех коридорных, с которыми он свел знакомство при суете вокруг Рокетти де ла Рокка, уже не было — мальчишки выросли. Но кто-то из них наверняка остался при гостинице и ресторане. И вряд ли они знают полицейские новости. Если явиться с вопросами о постояльце — не сообразят, что Лабрюйер уже давно покинул Сыскную полицию.