— Но почему?..

— Начальство велело, ему виднее.

Парню, так блистательно исполнившему роль фотографессы-эмансипэ, было не более двадцати пяти лет. Дамой он был страхолюдной, но для мужчины этот тяжелый, словно вырубленный топором подбородок, оказался в самый раз.

Вошел Барсук, понял, что тайна раскрыта, и невольно рассмеялся.

— Нельзя было сразу сказать? — возмущался Лабрюйер. — Нельзя было?!

— Нельзя.

— Черт бы вас побрал!

Лабрюйер разозлился — надо же, мальчишка обвел его, бывшего агента и инспектора Сыскной полиции, вокруг пальца. И ведь не день, не два — сколько же длилось это надувательство? Как только парень выдержал весь этот маскарад?

— Никому ни слова, Леопард, — предупредил «Каролина».

— А вы — кто?

— Я… ну, допустим, я — Хорь.

— Экий зверинец…

— Другого выхода не было, — сказал Хорь. — Я из конспирации ехал из Питера через Двинск, чтобы сесть в московский поезд, и там мне за хвост что-то уцепилось, не пойми что. Я сумел замести след, раздобыть это бабье имущество и телефонировать начальству. Там одобрили и велели быть бабой. Прислали с курьером бабьи документы — и…

Он просвистел армейский сигнал «к атаке».

— Могли бы и предупредить…

— Вы бы вели себя со мной как с мужчиной. Разве нет? Знаю, знаю, как вы стали Лабрюйером. Но меня предупредили, что актерских способностей почитай что не имеете. Художественный образ сотворить не в состоянии.

Нетрудно было догадаться, от кого исходят такие сведения.

— А я могу. Этот образ я вылепил сам с натуры — у меня сестрица совсем умом тронулась, пошла в типографские наборщики, ну, я насмотрелся на ее дурь. Матушка чуть в обморок не шлепнулась, когда наша дура косу остригла и мужские башмаки обула. Потому-то я решил изобразить эмансипэ — во-первых, знал, что это за зверь, а во— вторых, если бы я попытался сыграть обычную даму, меня бы сразу раскусили. Хотя я неплохой актер, а не справился бы.

— Домашним театром баловались?

— Как же без этого! Я однажды даже безумную Офелию в капустнике играл! — похвастался Хорь.