— Вот этой дрянью и пахло.

— Я болван! — воскликнул Лабрюйер. — Скажи, ты там не видел старого портфеля? Может, на стуле, на полу?

— Не заметил… А что, это так важно? Так вот, я остановился и думаю — уж не голеньких ли дамочек там ночью в разных позах фотографировали? Тоже, в общем-то, добыча — хоть что-то начальству предъявить! А потом думаю — нет, не дамочек, там что-то другое затевалось, а что — черт его, Красницкого, разберет. Но вряд ли что доброе. Потом вспомнил — ты же неспроста просил за этим Красницким и его мадамкой присматривать, ты что-то кроме карт о них знаешь.

— Старый болван… — тихо сказал Лабрюйер.

Он вспомнил, как описывала мадмуазель Мари благородного «Монте-Кристо», который дал ей сто рублей и перевез ее с вещами в Митаву. Описание соответствовало облику Красницкого — и дураком нужно было быть, чтобы сразу не догадаться…

— Я — обратно, шатаюсь, бутылкой размахиваю, дорогой коньяк на ковровую дорожку льется. И мне навстречу — Красницкий, а с ним, Гроссмайстер, человек — как два меня, и усы — как у старого польского пана на картинках к романам Сенкевича. Только там они вислые, а тут — не совсем. Такие если бы нафиксатуарить — на два вершка бы каждый в стороны торчал. Красницкий — ко мне, и разворачивает меня к тому человеку задом, и бормочет, что я уже достаточно надрался, пьян в зюзю, что он меня сейчас уложит в кроватку. И уложил ведь, пся крев! Он со мной долго возился и все повторял: два часа ночи, половина третьего ночи! А я ему — х-х-хочу нап-п-поить п-п-п-пана до п-п-полусмерти! Как только он ушел, я минут пять выждал — и к тебе. Он ведь мне не поверил. Он меня там держал слишком уж крепко, так на меня навалился, чтобы я с кровати не слез, как слон на свою слониху наваливается. А весу в нем — пудов десять! Ну, не десять, поменьше…

Лабрюйер слушал это странное донесение и пытался сообразить — как же теперь быть? Деятельность четы Красницких уже не карточным жульничеством попахивала. А как раз тем, ради чего в Ригу прибыли контрразведчики. Нужно было спешить к Каролине — тем более, что спешить недалеко.

— Жди меня тут, — сказал Лабрюйер и, сунув босые ноги в ботинки, напялил пальто и застегнул на все пуговицы — если Каролина увидит его в неглиже, долго потом будет проповедовать о самцах и самках…

Он думал, что придется будить фотографессу, но, к большому своему удивлению и даже к радости, увидел, что дверь ее квартирки отворяется и оттуда выходит Барсук.

Мысль о том, что эти двое могли вступить в плотский союз, даже в голову Лабрюйеру не пришла. Он устремился к еще не затворившейся двери.

— Стойте, Леопард! Нельзя туда! — Барсук ухватил его за руку, но Лабрюйер умел освобождаться от захватов. Он ворвался в прихожую, оттуда — в комнату.

— Акимыч, что стряслось? — недовольным голосом спросила Каролина.

Лабрюйер остолбенел.

Перед ним стояла фигура… нет, не женская фигура!..

Фигура в узком мужском исподнем, в расстегнутой на груди фуфайке, под которой не было ни малейших признаков бюста…

Эта фигура шарахнулась от него, как черт от ладана.

— Ка-ро-ли-на?.. — еле выговорил Лабрюйер.

— Ну, что вы так уставились? Мужчину в кальсонах не видели? — сердито спросила Каролина.

— Что за дурацкий маскарад?!

— Обыкновенный маскарад, служба у нас такая.