Дар смотрел, как она уходит, слышал, как поскрипывает под легкой поступью снег, видел, как следы заметает поземка, и понимал, что должен догнать ее, протащить через лагерь к своему коню, перекинуть поперек седла и увезти отсюда, неважно куда, лишь бы там они смогли, наконец, остаться вдвоем. И тогда он найдет нужные слова, сумеет объяснить, что никакие обиды, никакая гордость не стоят того, чтобы ради них отказываться от счастья, дарованного богами.
Он поможет ей справиться со страхами. Докажет, что его не нужно бояться. Он жизнь положит к ее ногам. И плевать на угрозы Кромака. Пусть разжалует в солдаты, пусть сошлет в самую глушь, главное, чтобы там с ним была она, чтобы с ним всегда была она.
Дар уже собрался броситься следом, но вспомнил, каким безучастным, каким пустым был ее взгляд, как спокойно и ровно она сказала, что больше не любит его. Он словно с размаха ударился о толщу льда, сквозь которую хорошо видел удаляющуюся фигурку, но не мог дотянуться, докричаться до нее.
Дар развернулся к черному от сгустившихся сумерек лесу, сжимая кулаки и с шумом выдыхая холодный воздух, который тут же превращался в пар. Несколько раз ударил ствол дерева кулаком, рассаживая в кровь костяшки пальцев, прижался лбом к заиндевевшей коре и стоял так до тех пор, пока за ним не явился адъютант, сообщая, что все ждут только его. Дар кивнул и пошел в сторону лагеря, чтобы завершить то, ради чего приехал сюда.
Глава 14
Граф Виллем д’Оррет был пьян. Развалившись на стуле, он наблюдал за тем, как извиваются под музыку нанятые друзьями танцовщицы. Вот уже третий день он праздновал возвращение на родину. И пытался стереть из памяти постыдный плен. Кронпринц Лервис – Виллему повезло с друзьями – всеми силами пытался развеять его тоску. Он полагал, что нет вернее средства от сплина, чем старый добрый коньяк и красивая девица, согласная на многое ради звонкой монеты. А когда и того и другого в избытке, горевать тем более не о чем.
– Да пойми ты, наконец, нет никакого позора в том, что тебя схватили, – заплетающимся языком убеждал друга Лервис, прижимаясь потным лбом к его лбу. – Что ты мог сделать? Один против целого отряда?
– Убить себя, – буркнул в ответ Виллем. – Но не сдаваться.
– И навсегда лишиться всяческих радостей? – Лервис красноречиво повел рукой, указывая на полуобнаженных танцовщиц, на столы, заставленные яствами и рядами полных еще бутылок (пустые валялись на полу), на таких же пьяных друзей. – Только ради одного этого стоит жить! А ты ведешь себя как скучный идиот.
Виллем оттолкнул принца.
– Достал бумагу? – спросил он.
Лервис поманил лакея, что-то шепнул ему, и тот принес камзол. Принц вынул из кармана сложенный вдвое лист плотной белой бумаги. Протянул графу.
– Теперь доволен?
Виллем развернул листок, пробежал глазами. Буквы плясали не хуже танцовщиц, но смысл он уловил. Подпись императора на месте. Печать тоже.
– То, что нужно! Спасибо, Лервис! – оживился граф.
– Давно бы так! Какая тебе глянулась? Сегодня твой день. Ты выбираешь первым.
– Вон та, кудрявая, с синими глазами, – ткнул пальцем Виллем.
– Ты даже цвет глаз успел рассмотреть? – засмеялся кронпринц. – На мой вкус плосковата, но раз ты так решил…
Лервис поманил танцовщицу рукой. Польщенная, она радостно улыбнулась и прервала танец.