Тем не менее не вызывает сомнений, что Унгерн действовал умело и мужественно, и Георгиевский крест получил по праву. Но что характерно, в этом бою непосредственного соприкосновения с противником он не имел и действовал прежде всего как умелый коррктировщик артиллерийского огня.
В дальнейшем в легендах, созданных вокруг имени даурского барона, этот подвиг был невероятно раздут. В одном из апологетических некрологов об Унгерне, появившемся в 1922 году в пражской «Русской мысли», утверждалось: «В течение Мировой войны – легендарный герой Юго-Западного фронта; всякий офицер, приезжавший оттуда, рассказывал о его невероятных по безумной храбрости, подвигах: он неделями пропадал в тылу у противника, корректировал стрельбу русской артиллерии, сидя на дереве над вражескими окопами, и т. д., и т. д.; шутили, что полковой командир, заслышав его голос, прятался под стол, зная заранее, что он опять предложит какой-нибудь сумасшедший план, и не представляя, как от него отделаться. У Романа было несколько солдатских и офицерских Георгиев и георгиевское оружие».
На самом же деле, как мы убедились, Унгерн получил только один офицерский Георгиевский крест – 4-й степени, и ни георгиевского оружия, ни солдатских «георгиев» не имел. Получить следующий офицерский «георгий» – 3-й степени барону было весьма затруднительно: обычно этой степенью ордена награждались офицеры и генералы, занимавшие должность не ниже командира полка. Унгерн же выше командира сотни не поднялся, в первую очередь из-за пьянства и скверного характера. Его полковые командиры, вроде барона П. Н. Врангеля, под стол, разумеется, при появлнии Унгерна не прятались, а головы ломать им приходилось только над тем, что еще может учудить Роман Федорович в пьяном виде.
Весьма любопытно, что почти такой же подвиг, как будущий начальник Азиатской дивизии, совершил еще один представитель рода Унгерн-Штернбергов – Константин Федорович. По утверждению полковника М. Г. Торновского, он был родным братом Романа Федоровича, а после революции эмигрировал из России. В момент совершения подвига, в октябре 1915 года, Константин Федорович был прапорщиком, а ко времени получения Георгиевского оружия 2 января 1917 года был штабс-капитаном 3-й Сибирской стрелковой артиллерийской бригады. Описание подвига барона Константина Унгерн-Штернберга гласит: «В боях 25–26 октября под м. Кеккау, находясь в качестве передового артиллерийского наблюдателя в передовых стрелковых окопах 11-го Сибирского стрелкового полка, сначала у д. Ручка, осыпаемой действительным ружейным и артиллерийским огнем противника, а затем у д. Стабин-Бунде в 600 шагах от противника, развившего по названной деревне ружейный, пулеметный и артиллерийский огонь, совершенно открыто и с полным презрением к смертельной опасности корректировал огонь 3-й батареи, что в значительной степени способствовало точности ее стрельбы, благодаря чему 11-й полк прорвал линию проволочных заграждений и занял первую линию окопов».
Забавно, что описания подвигов двух братьев Унгерн-Штернбергов совпадают как две капли воды, если опустить некоторые конкретные детали, вроде номеров полков и названия населенных пунктов. Только одному за него дали полноценный орден Св. Георгия 4-й степени, а другому ниже – Георгиевское оружие. Так что подвиг Романа Федоровича нельзя назвать особо выдающимся. Он был из разряда своего рода «пограничных»: если повезет больше, представят к Георгию 4-й степени, если повезет меньше, получишь только шашку с георгиевским темляком.
Кстати сказать, вполне возможно, что именно награждение Константина Федоровича Унгерна Георгиевским оружием породило впоследствии ложный слух о том, что такого оружия удостоился также и его брат – герой нашей книги.
И в дальнейшем в ходе Первой мировой войны Унгерн никогда не командовал силами больше казачьей сотни в условиях реального боя. Да и в первые годы Гражданской войны Азиатская дивизия боролась только с партизанами Лазо, когда в одном бою редко когда участвовали больше одной-двух казачьих сотен. В сущности, впервые командовать в бою целой дивизией (а по численности – скорее конным полком) Унгерну довелось только осенью 1920 года при штурме Урги. Боевого опыта в руководстве сколько-нибудь крупными массами войск у барона было явно маловато. И, как знать, не является ли заслуга взятия Урги и последующих куда более скромных успехов в борьбе с советскими войсками делом его начальника штаба и поступивших на службу в Азиатскую дивизию после занятия ею монгольской столицы более опытных колчаковских офицеров?
После 34-го Донского полка Унгерн перешел в 1-й Нерчинский полк, к которому был прикомандирован 5 декабря 1914 года. Вскоре он был ранен в бою против немцев у деревни Залесье. Следующий раз он был ранен 15 февраля 1915 года при объезде позиции у деревни Унержиж. 9 июля 1915 года Унгерн был еще раз ранен в бою у корчмы Янинг (в то время немецкие войска уже наступали), но остался в строю. 6 сентября 1915 года он был назначен командиром 5-й сотни 1-го Нерченского полка. До этого барон штатной должности не имел, а использовался в качестве командира группы для разведывательных поисков и для корректировки артиллерийского огня. Но покомандовать сотней на этот раз ему пришлось недолго. Уже 24 сентября 1915 года он был ранен в бою у фольварка Столоповщизна, а 27 сентября был откомандирован в отряд особой важности Северного фронта, предназначенный для партизанских действий в тылу противника. Отряд первоначально действовал в районе Риги.
Партизанские будни Унгерна запечатлены в мемуарах служившего вместе с ним казачьего офицера, поручика 8-го Финляндского стрелкового полка, георгиевского кавалера Л. Н. Пунина, погибшего в октябре 1916 года (он, кстати сказать, был младшим братом третьего мужа Анны Андреевны Ахматовой искусствоведа Николая Николаевича Пунина): «Унгерн-Штернберг, приказав спешиться у лестничества Антен, двинул эскадрон в направлении на мызы Блендек и Катлан. Дойдя до окопов противника, партизаны накинулись на работавших там немцев. Часовой, заметивший разведчиков, был убит…
Германцы открыли огонь из своих окопов. Унгерн-Штернберг, рискуя каждую секунду быть раненым или убитым, сделал чертеж окопов неприятеля и со своим эскадроном начал отходить к лесу. Пройдя болото Заляйс-Пурс и приближаясь к холмам, он был встречен ружейными залпами из германской засады, вышедшей в тыл эскадрону. Сотник, как истинный вояка, не растерялся и бросился в атаку в классическом унгерновском стиле – сломя голову. За ним последовали партизаны эскадрона». В дневнике его брата Льва Николаевича Пунина за январь – февраль 1916 года отмечены этот и другие подвиги Унгерна: «24 января. Разведка крайне успешна… 3-му эскадрону досталось особенно. Ему при возвращении домой (в город Кеммерн, ныне – Кемери
Так, 16 февраля Унгерн-Штернберг и прапорщик Козубовский, недавно попавший в отряд, с 11 казаками-партизанами из Уссурийской конной бригады произвели успешную разведку в районах мыз Пенау и Одинг…
Во время перехода болота Тируль, Унгерн-Штернберг отправил лошадей с коноводами обратно к позициям отряда (Кеммерн), так как заметил идущих по лесу правее себя немцев. Коноводы карьером поскакали мимо них, но были обнаружены. Германцы открыли огонь им вслед, от которого коноводы благополучно ушли. Унгерн-Штернберг со своей партией залег и наблюдал, куда направятся германцы. Вскоре выяснилось, что они двигаются с северного края болота Тируль в направлении к деревне Силен. Затаившиеся у неприятеля на фланге партизаны, пропустив обе их колонны, бросились в атаку. Казаки-уссурийцы внесли панику в ряды противника, захватили двух пленных, но сами чуть не поплатились жизнью – оправившиеся от шока германцы мгновенно открыли убийственный огонь. Лишь благодаря своей малочисленности, а следовательно, максимальной мобильности, партия Унгерн-Штернберга удачно ушла от преследования.
Пленными оказались унтер-офицер Фридрих 16-й роты 4-го батальона и рядовой Иосиф Деткоу 14-й роты того же батальона. Оба из 57-го ландверного полка. В тот же день состоялся их допрос, произведенный атаманом Пуниным и Унгерн-Штернбергом…
С 18 по 23 февраля эскадрон Унгерна фон Штернберга продолжал вести разведку у болота Тируль. В столкновении с германцами был ранен сорвиголова Унгерн-Штернберг, в связи с чем 27 февраля от 110-й пехотной дивизии была назначена специальная медицинская комиссия для освидетельствования здоровья офицера. После полученного ранения сотник на время покидает отряд. Временным командиром третьего эскадрона был назначен корнет Домбровский.
Таким образом, приказ командира 43-го корпуса был успешно выполнен – германцы оказались вновь напуганными лихими демонстрациями, взят «язык».
Чувствуется, что Унгерну ближе всего была разведка с небольшой группой всадников в тылу врага, лихие кавалерийские налеты. Сотней же командовать он особенно не рвался. Даже командуя эскадроном в партизанском отряде, он, по большей части, лично возглавлял небольшие группы, численностью до взвода, направлявшиеся в тыл врага на разведку или за «языком». Вероятно, реальный потолок Унгерна по его личным качества был – младший офицер или, в крайнем случае, командир эскадрона. А барону пришлось командовать дивизией и при этом решать задачи, которые и армии не под силу.
По утверждению биографа Унгерна поручика Н. Н. Князева, барон «оказался непревзойденным мастером по добыванию «языка», но порой пользовался для этой цели довольно рискованными приемами: случалось, что в разведке он доставал из кармана смятую фуражку германского офицера и даже набрасывал на плечи шинель неприятельского образца».
Но ведь то, что Князев деликатно назвал «рискованными приемами», в годы Первой мировой войны называлось иначе – «нарушением норм и обычаев ведения войны». Если бы Унгерн попался в плен немцам в немецкой фуражке и шинели, то его тотчас бы повесили по законам военного времени, как шпиона.
Князев также отмечал, что когда Унгерн командовал сотней, его сотня «была и обмундирована лучше других и ее котел загружался полнее, чем это полагалось согласно нормам довольствия, так как ее командир, не признавая никакой отчетности, умел добывать предметы довольствия».
У меня есть сильное подозоение, что «предметы довольствия» уже тогда Унгерн добывал путем реквизиций, а вернее – обычного грабежа, поскольку он вряд ли оставлял какие-нибудь расписки об изъятии фуража и продовольствия. Благодаря боевым заслугам, на эти шалости Унгерна командование закрывало глаза.