— Послушай, Крот, скажи мне как художник художнику, ты жить хочешь?

— А что случилось? Проблемы какие, а, майор? Ты только скажи! — растаял холодок в вальяжном, барственном голосе, и ясно прорезалась в нем угодливая блатная нотка.

— А то случилось, пес ты поганый, что, если через полчаса мои жена и дочь не будут дома, я тебя, урода, по стенке размажу! Тебя, козла, потом закрасить легче будет, чем соскребать лезвием! — Не выдержав, майор сорвался на крик.

Бурливший в крови адреналин словно молотами бил в виски и не в первой уже свежести сердце.

— Погоди, майор! Погоди! — запаниковал обладатель барственного голоса. — Бля буду, не въеду, о чем базар! Не брал я твою тёл… ну, жену, в смысле. У меня башня пока ещё не… — Крот задумался, осекшись на полуслове. — Я, кажется, знаю, кто брал, — задумчиво протянул он. — Точняк! Слышь, Михеич, у Хмуры твои бабы!

— Почему так думаешь?

— Так ведь как два пальца… Ты же ему козу громовскую с черножопым не отдал! Так?

— Так.

— Ну и вот. А ты в курсе, что Гром этот самый Борову на десятое число день независимости объявил… от жизни. Боров, он хоть и хорохорится, однако обосрался совсем, окопался у себя за городом, людей везде понатыкал. Ждет. Он твоих и забрал. Точняк! Так что жди звонка, меняй громовскую телку и «черного» на жену с дочкой и не бери в голову. Хмура, он хоть и козел, но слово держит.

— Крот, прикажи ему!

— Дохлый номер, майор! Не послушает он! Уж если Хмура обхезался, то ему никто не указ! И меня, и тебя завалит, глазом не моргнет!

— Ладно, я тебе перезвоню. Бывай!

— До свидания, Виктор Михеевич. Если что, всегда рад помочь. Людишки, там… бабки, «стволы».

Окончив разговор с Кротовым, майор прошелся по комнате и, подойдя к окну, прижался разгорячённым лбом к холодному стеклу.

— Тамара… Надюша… Тамара… — шептал он и всё вглядывался в укрывший город туман,  словно пытался разглядеть лица своих близких. — Тамара!

А Тамара Всильевна тоже равнодушно смотрела в туман и только слегка морщилась, когда мощный поршень, раздвигающий её тугие ягодицы, проникал особенно глубоко.

Холодный металл грязного капота «шестёрки», к которому прижимала её безжалостная рука насильника, леденил обнаженную грудь.

Иногда женщина переводила взгляд на находившееся прямо перед её лицом лобовое стекло, за которым ритмично дергались задранные к потолку тонкие ножки дочери…

Сначала Тамара Васильевна пробовала кричать и сопротивляться, но, когда молодой бандит приставил нож к шейке Нади, она сдалась.

А потом начался ад… Борясь с подступающей рвотой, она старательно заглатывала остро пахнущий ее же фекалиями член угрюмого. Она видела, как молодой бандит жадно разглядывает еще по-детски угловатое, но уже сформировавшееся обнаженное тело Нади.