Алексей догадался, что комната, в которой находились они со Светланой, была оборудована системой наблюдения. Наверняка просматривались и другие помещения «хитрого домика».

Гром подумал, что, записывая на пленку любовные утехи высокопоставленных завсегдатаев «Красного фонаря», бандиты получают первоклассный компромат.

— Так что, Серёга, ты импотент или голубой? — посмеивался Тихомиров.

— Ни то ни другое, шеф, — с наигранным простодушием пожал плечами Гром. — Просто я подумал, что не время и не место расслабляться, когда я в любой момент могу вам понадобиться.

— Ну-ну, молодец! — с уважением посмотрел на него Тихомиров. — Ты вот что, ты в свой выходной заезжай сюда. Оттянешься со Светкой по полной программе. Бесплатно… в виде премии.

В ночь с пятницы на субботу приснился Грому сон. Будто сидит он за праздничным столом у себя дома и учит младшего братишку Серёжку, как ловчее выщелкивать обойму из газового пистолета, который он, Гром, привез мальцу из Чечни.

Мама, радостно раскрасневшаяся, кутается в подаренную узорную шаль и испуганно ахает, пытаясь отобрать у Серёжи опасную игрушку. Она сидит рядом с Алексеем, гладит его по плечу, целует в рано поседевший висок, все старается дотронуться до него, словно не верит до конца в его возвращение. Она улыбается, но слезы текут по ее разом помолодевшему лицу.

— Господи, Лёшенька, похудел-то как.

— Не реви, мать, — важно прерывает её отец. — Чай, не в санаториях твой сын прохлаждался. Главное, что живой, а мясо нарастёт.

Гром видит, что отец тоже очень взволнован. Чтобы скрыть волнение, Иван Михайлович надевает очки с толстыми стеклами. Бережно держа драгоценный подарок Грома в искалеченных ранним артритом пальцах, отец медленно разбирает гравированные золотом на чубуке иностранные буковки.

— «Дунхил», — уважительно произносит он.

— «Данхил», батя, — смеется Гром. — Надо говорить — «Данхил»…

— Ты меня поучи ещё, — бурчит Иван Михайлович в седые усы, но видно, что он очень доволен подарком.

— Как написано, так и говорю.

— А где у нас Олька? — внезапно спохватывается Алексей. — Я ей тоже знатный гостинец привёз.

За столом повисает тяжелая, неловкая пауза.

— Так нет её, — как-то растерянно и вроде бы даже с укором говорит отец.

— Как нет, почему? — недоумевает Гром.

— Потому что мы мёртвые, Лёшенька, — тихо говорит мать. — А она живая. Мёртвые с живыми не живут.

Только сейчас Алексей с ужасом замечает, что между ним и близкими словно повисла пелена. Он хочет прикоснуться к плечу матери, но рука вязнет в туманной дымке. Гром видит смертную синеву вокруг материнских глаз и губ, видит, как отслаивается плоть с отцовских пальцев, держащих трубку, и белеет сквозь гниль сахарно-белая кость.