Под звонкое журчание, ну точно как давеча во сне, он впервые обратил внимание на ту странность, что место охранника у двери пустует, что сама дверь открыта настежь и в просторном подвале царит гулкая тишина…
Набивая в темноте шишки, Диман блуждал наугад до тех пор, пока, толкнув какую-то дверь, не почувствовал хлестнувший ему в лицо порыв ветра…
Зимний ночной лес спал. В свете бледной луны Корнеев увидел аккуратно стоящие неподалёку три «Мерседеса» и свою «Волгу»…
— Бля! — оглушительно гаркнул он, выплескивая переполнявшие его чувства, и побежал будить начальников…
— Как это ушли?! И двери не заперли?! А мы как же?! — долго ничего не мог понять заспанный, вонючий зам…
Но въехав в конце концов, после долгих объяснений Димана в невероятный расклад, немедленно принял на себя командование и даже, кажется, вонять стал поменьше…
Толстая физиономия налилась начальственной краснотой, а седая щетина, клочками росшая на брыластых щеках, придавала заму какой-то особенно мужественный вид…
Робея, к нему мелким бесом подкатился Диман и деликатно напомнил о подслушанном разговоре боевиков. Начальство посмотрело на него сверху вниз и благодушно послало на хер.
Но Дима был упрям. Он шептал в заросшее волосами начальственное ухо, размахивал руками, принимался бегать взад-вперед пред начальственным взором и снова принимался шептать…
Остальные находящиеся в подвале с недоумением наблюдали за его эволюциями…
Внезапно сидящий истуканом полковник встал, рыкнул на суетящегося Димана — мол, что, ты тут понимаешь! — и начальственным басом произнес следующее:
— Господа, г-хм! Я рад сообщить вам об окончании разведывательной фазы операции, блестяще проведенной нами под моим руководством… Преступники выявлены, день и час теракта приблизительно установлены, и теперь нам нужны средства транспорта и связи для оповещения вышестоящего начальства. Пришла пора накрыть осиное гнездо!.. Действуйте, господа, и прошу всех помнить, что окончательный успех операции зависит от вашей оперативности…
— Ты когда-нибудь умирал, Гром? — тоскливо спросил майор, глядя на смутно видимый в темноте трехметровый бетонный забор кротовской базы. — Не от пули, а от страха. Ну, вот чтобы, предположим, сидишь где-нибудь под огнем, в окружении и знаешь, что все — сейчас конец тебе. И никакой надежды!..
— На войне всякое бывало, — ответил Гром, оглядывая в бинокль сторожевые вышки по углам забора. — Только надежда, она всегда есть. Она, знаешь ли, умирает последней…
А ветер тоскливо выл в высокой темноте над ними, в ветвях заснеженных сосен. И было в его первобытной тоске-песне что-то…
— И на хрена оно тебе все это надо? Война вся эта? — недоуменно пожал плечами Виктор Михеевич. — Ни жены, ни детей, ни жизни нормальной…
— Так я же больше ничего не умею, Витёк! Как в восемнадцать в Афган попал, так до сих пор остановиться не могу. Да и платят лучше, чем на гражданке…
— Раньше, значит, за Родину грудь под пули подставлял, а сейчас за баксы, так, что ли?!..
— И за Родину, и за баксы. — Гром задумчиво пожевал еловую веточку и, почувствовав во рту сухой, пряный привкус, повернулся к майору. Глаза его странно блеснули в темноте… — А ещё, правду я ищу, Витёк. Здесь, на гражданке, её фиг найдёшь. На войне все не так. И там ложь, и зло, и добро, и правда маленькие, кровавые. Но они там есть. И за добро драться надо. А то совсем хана.
— Во больной! У тебя руки в кровище по локоть. Защитник добра нашёлся! — зло сказал Рулев.