– Как же вы тогда догадались, что искомая бумага именно там?

Пенкрофт поперхнулся, хотя в паштете не было ни единой косточки. Напустив на себя таинственный вид, он наконец ответил:

– Двенадцать лет неутомимых поисков привели меня к цели. Однако пусть подробности этого дела, включая Пробатбикол, сохранятся в тайне.

Это была его месть. Ведь Пробатбикол по-прежнему оставался для него загадкой.

Ни одного действующего лица с таким именем в деле нет, никто не принуждал его усыновлять ребенка, которого бы так звали, и среди дам, чьи ожидания он обманул, ни одна из лупивших его зонтиком не представлялась этим именем. И тем не менее, все знают, кто это или что это, и лишь ему, Пенкрофту, ничего на этот счет не известно. Быть может, хибару Кёдлингеров называют Усадьбой Пробатбикол? Вполне вероятно, однако лучше не задавать вопросов. Разумнее умолчать и о визите в скобяную лавку, поскольку приз за мировой рекорд по взлому сейфов – минимум год отсидки (даже с учетом смягчающих вину обстоятельств), не говоря уже о наспех разворошенных могилах.

– Пробатбикол служил мне путеводной нитью в течение всех двенадцати лет поисков, расследований, сбора фактов и в конце концов привел меня домой…

Капитан Стоуренс кашлянул и стряхнул с рукава невидимую пылинку. Ему вдруг вспомнилось, что за треволнениями последних дней у него не дошли руки подшить в дело сопроводительную бумагу о принудительной высылке Бенджамина Вальтера с Кубы и из многих других краев. Зато Бернса и Штербинского капитан арестовал в тот же день.

Пенкрофт снова подавился косточкой и принялся внимательно изучать лежащий перед ним паштет; он некстати припомнил, что, хотя выслали его из столицы, эти игры с высылкой по этапу начала кубинская полиция, а когда он поинтересовался, в чем дело, ему ответили одним словом: «Пробатбикол».

В заздравных речах и застольных беседах всплывали все новые и новые, доселе неизвестные подробности дела. Паоло был весьма находчивым человеком. Он поставил своей задачей выяснить обстоятельства гибели Джереми Прентина, офицера его императорского величества. Как рассказала его сестра, Паоло частенько наведывался в Вервиль, где когда-то находился пересыльный лагерь и лазарет для раненых солдат, сражавшихся на стороне императора Максимилиана. Когда Прентин сделал неудачную попытку покончить с собой, его могла спасти лишь срочная операция, и граф Монтагезза доставил его в военный госпиталь в Вервиле. Высокородный аристократ до мозга костей, он даже подумать не мог, что кому-то придет в голову заподозрить испанского графа в присвоении чужих денег и других грехах. Исполняя последнюю волю Прентина, Монтагезза поспешил с деньгами в Нью-Йорк, чтобы закрепить шахты за Филиппоном. К тому времени, как он вернулся, Прентин уже был мертв.

На документе из так называемого досье стоит печать архива Вервиля, который из бывшего пересыльного лагеря превратился в город. Лагерные документы на самых разных языках отправили в архив безо всякой сортировки. Среди них находилось и завещание Джереми Прентина. Судя по всему, боевой офицер лучше знал людей, чем граф Монтагезза: перед своей кончиной он счел необходимым составить завещание. Какова была дальнейшая судьба этого документа, можно только гадать. Скорее всего, кто-нибудь из врачей сунул его в стол. Сотни раненых тогда стонали и умирали в лазарете, сотни людей пытались разыскать своих друзей и родственников… Возвратясь из Нью-Йорка, Монтагезза поспешил в лагерь, где интендант, пролистав учетную книгу, заявил: «Сударь, тот, кого вы ищете, уже неделя как отдал Богу душу». По всей вероятности, граф составил прошение об эксгумации офицера и перезахоронении его останков в Филиппоне. Личные вещи и разные мелочи, бывшие при нем, попали к графу Монтагеззе, которому вскоре предстояло убедиться, что он плохо знает людей. Ни завещания, ни предсмертных распоряжений не было, что на долгие десятилетия дало почву перешептываниям, подозрениям, скрытому недовольству, пока наконец родственники Прентина в Мексике не заявили открыто: быть того не может, чтобы боевой офицер, лицо, приближенное к императору, столь легкомысленно отнесся к доверенным ему огромным средствам и не оставил на этот счет никаких письменных свидетельств.

Здесь в игру вступает сын Вандрамаса, проживающий в Мексике. Он обвиняет Монтагеззу во всех смертных грехах. Подключается к процессу и сын Вуперина, который считает, что Равиан лишился рудников незаконным путем, да и деньги причитаются ему в не меньшей степени, чем графу Монтагеззе: ведь его отец тоже был близким другом Прентина и столь же преданным соратником императора Максимилиана.

Где находился документ, прежде чем попасть в архив Вервиля? Если не из ящика стола доктора, то из кармана халата больничной сиделки он перекочевал в какое-нибудь официальное учреждение, где его хранили в ожидании момента, когда его востребуют. Затем переслали в городскую управу, где документ зарегистрировали, снабдили инвентарным номером, скрепили печатью, подшили в дело и… сунули в долгий ящик.

Так ли все было?

Этого нам никогда не узнать.

Факт остается фактом: Прентин скончался в Вервиле, а десятилетия спустя Паоло стукнуло в голову порыться в архиве и докопаться до истины. Он действительно обнаружил документ и убедился, что Монтагезза невиновен. Отчего ему вздумалось прятать документ за картиной? Был ли Паоло аферистом, который в свою очередь вознамерился заняться шантажом? Не случись роковая ссора с Вальтером, когда тот прощался с его сестрой, можно было бы получить ответ на этот вопрос. А может, с помощью документа Паоло надеялся примирить враждующие города? Во всяком случае, он почуял, что тут запахло порохом, и решил податься в Нью-Йорк.

Паоло не раз видели с Кёдлингером. То ли по каким-то намекам ушлый редактор догадался о намерениях Паоло, то ли пронюхал кое-что от служителей архива… Этого тоже не узнать. Да оно и неважно. Факт, что один из братьев, пьянчуга, вечно нуждающийся в деньгах, сунулся было к сыну графа Монтагеззы с вульгарным шантажом. Тот, естественно, выгнал его взашей. Обозленный Кёдлингер принялся поносить его на чем свет стоит, сдуру болтая направо и налево о какой-то якобы известной ему тайне, и тем спровоцировал катастрофу.

Отец Вальтера и прочие авторитетные граждане Филиппона кое-что прознали от братьев Кёдлингеров о деятельности Паоло, и слухи эти были подтверждены поведением самого испанца. Дальнейшие фантасмагорические события: двоекратная смерть Паоло – в разных местах, по разной причине и практически в один и тот же час, внезапная вспышка взаимных обид, ненависти и насилия, долгие годы тлевших, как угли под пеплом, – не вызывают удивления. В каждом городе найдутся свои Штербинские, вынужденные хитрить, лакействовать и пресмыкаться, сыщется неудачник доктор, один на всю округу, у него ни кола, ни двора, и за какие-то жалкие гроши он вынужден днем и ночью месить грязь по всей округе, добираясь до какого-нибудь отдаленного ранчо, чтобы наложить шину фермеру на сломанную ногу. Вполне вписывается в картину и полуграмотный аптекарь, жаждущий перебраться в Нью-Йорк, и Хильдегард, покинутая любовником и ни с того ни с сего решившая свести счеты с жизнью. Женское соперничество между сестрами – тоже не столь уж редкое явление. Не ясно, кстати, увлекся ли Бернс свояченицей после того, как расхворалась его Жена, или же амурные перипетии развивались в обратном порядке. Аптечные склянки наверняка могли бы поведать многое, но ведь они молчат… Покончивший с собой Эрвин, возможно, пошел на этот шаг не только из-за несчастной любви, а, будучи не в силах нести бремя тайн, предпочел прихватить их с собой в могилу.

Разумеется, для горожан все эти разрозненные факты не выстраивались в стройную систему, филиппонцы твердо знали одно: их шахта под угрозой, а сами они – в руках у Прентина, творящего произвол…

– Надеюсь, теперь страсти улягутся, – задумчиво произнес Пенкрофт. – Лично я вижу всего лишь одну причину для недовольства, зато серьезную. Вот уже двадцать минут, как я заказал седло барашка, а его все не несут. По-моему, на том свете таких порядков нет и в заводе: а если же и случаются промашки, то никого это не выводит из себя. Ведь не станешь же угрожать повару, что с завтрашнего дня будешь столоваться у конкурента на каком-нибудь другом том свете… Ага a вот и заказанное мной блюдо!