Книги

Бабье лето медвежатника

22
18
20
22
24
26
28
30

– Разве не ясно, что с нами порвать нельзя? Мужчина либо сбежит без оглядки на край света, либо до конца дней останется возле нашей юбки. Будет любить свою благоверную и в то же время побаиваться ее. Муж не осмелится заикнуться, что не прочь сходить в бар, опрокинуть стаканчик да послушать музыку, что рад бы закурить в гостиной, но кто же ему позволит, этак все занавески дымом провоняют. Наше отношение к мужчинам, милочка, складывается из двух моментов: мы по справедливости судим их и прощаем безо всяких на то оснований. А они прекрасно сознают, что мы всегда правы и гораздо выше их по своей порядочности. Сознают, что мы единственные в мире знаем их как облупленных, со всеми их недостатками и стремлением казаться лучше, чем они есть на самом деле. Мы для них досадная помеха, ведь им хотелось бы завоевать уважение не по праву, не по заслугам, а в обход собственных недостатков и слабостей, но с нами-то этот номер не пройдет. Вот они и бегут куда глаза глядят. Сулят потом выписать нас к себе, поскольку именно от нас и сбежали. Мужья остаются вечными детьми, как нам вечно оставаться в матерях, поэтому они всегда разрушают порядок, а мы испокон веку восстанавливаем его. Они могут позволить себе быть жестокими, потому что мы все равно простим их. Для них важно одно, для нас – другое. И вот теперь, в свои сорок лет – хотя в моих документах по ошибке указаны сорок два, – мы очутились среди ночи в какой-то больнице, на жесткой скамье… Вздумай кто спросить нас, согласны ли мы начать все сначала, мы в один голос ужаснемся: «Боже упаси!» – а сами в любой момент готовы повторить все от начала до конца. Вот почему для нас главные радости жизни – стряпня да уборка. Стряпать еду и наводить порядок – таков наш удел. Вижу, вас сморило, дорогая, тогда я закругляюсь.

По коридору прошествовал врач в белом халате, невидимые часы мерно пробили полночь.

Глава шестая

1

На следующий день в комнату Эрвина, где обосновался Пенкрофт, заявился низенький, коренастый лакей с чисто выбритым лицом, пожелал гостю доброго утра и положил перед ним револьвер.

– Я привык получать к завтраку кофе, – просветил его Пенкрофт.

– Предпочитаете прежде позавтракать?

– Прежде чего? И кто вы такой?!

– Значит, все еще сердитесь, – язвительно усмехнулся лакей. – Что ж, в таком случае представлюсь: я старина Штербинский.

– Можете быть свободны, старина Штербинский.

– Даже не желаете назвать меня по имени? – оскорбился тот.

Пенкрофту сделалось жаль старика. Он бы и рад обратиться к нему с душой, по имени, но как тут угадаешь? Назвать его Адрианом или Бруно? А вдруг его зовут Гастон?

– Вы для меня Штербинский, и дело с концом! – сурово произнес он.

– Серчаете, стало быть?

– Вот именно.

– Ваша правда… Спаси вас Бог, сударь мой… – И уже с порога добавил: – Упокой Господь вашу душу!

– Эй, постойте! Что это за чушь вы несете?! – Возмущенный Пенкрофт вскочил с постели, но за стариком Штербинским уже захлопнулась дверь.

Да что они все его оплакивают? Должно быть, есть на то причина. Пенкрофт выглянул в окно. Внизу собралась кучка людей, и все они выжидательно поглядывали вверх, на его окно. С того места, где стоял Пенкрофт, открывался вид на площадь, обсаженную кактусами; бравые техасские парни сурового вида выразительно похлопывали плетками по голенищам сапог, а шпоры отзывались зловещим позвякиванием.

М-да, надо смываться отсюда, да поживее…

Осторожно, не спеша, он двинулся по лестнице вниз. Из темного закутка под лестницей его почтительно окликнул лакей: