— Погодите! Что тут вообще происходит?

— Подождите, товарищ, — говорит председатель. — Мы до вас ещё доберёмся. Что-нибудь ещё можете добавить, сударыня черепаха?

Сударыня черепаха думает недолго и потом говорит:

— Нет, наверное. Я подумаю, может, что вспомню.

— Тогда идём дальше. Сударыня черепаха, пока вы свободны.

Черепаха однако никуда не удаляется, так и остаётся лежать на столе, помаргивая на всё происходящее. Председатель недовольно смотрит на неё, но ничего ей не говорит.

— Товарищ! Да, вы, товарищ! Идите сюда! — говорит он, и человек, беседовавший за столиком, с девушкой, прерывает свою беседу: прошу прощения, мадемуазель, говорит он ей, и подходит к нам, и садится на диван, так что бабайка оказывается между нами. Я узнаю его сразу. Эту оранжевую рожу я никогда не забуду.

— Добрый день…

— Что вы можете сказать по этому делу?

— Он трус, — говорит оранжевый поэт, не раздумывая ни секунды.

— То есть?

— У него была возможность решить всё одним броском. А он стоял и слушал меня пять минут. Разве это любовь? Он не способен на безумство, на подлинную страсть. Он, как истукан стоял, как глыба бесчувственная.

Что происходит, думаю я лихорадочно, чувствуя, как холодеют пальцы ног, к чему они все клонят?

— Это что? — говорю я, с силой хлопнув ладонью по столу. — Это что, суд?

Поэт замолкает, глядя на меня недовольно.

— Да, — говорит председатель. — Это суд.

— А уж перебивать совсем неприлично, — говорит поэт желчно.

— И за что же меня судят? — говорю я.

— Ну это не то слово, — беззлобно говорит черепаха. — Вас тут будут не судить, вас тут скорее рассудят.

— Кого это нас?