— Ночью наша разведка повязала диверсионный отряд для разжигания сепаратно партизанских настроений в порубежных землях. Мы полностью взяли региональную ячейку. Информация уже собирается. — опережая все вопросы, пояснил Властимир Жанович. — Но любопытно другое! — Татарский сделал небольшую паузу. — Алеманские послы поутру выказали ноту протеста и требовали освободить политических заключённых. Совпадение? — генерал позволил себе усмехнуться.

— Значит, эти окситанские собаки смеют ещё что-то требовать? — со всё тем же арктическим спокойствием произнёс я. — Они уже забыли войну двенадцатого года? Видимо, придётся повторять разъяснительные работы. Удалось выявить «работодателя» диверсантов?

— Алеманские выкормыши… — не скрывая довольства в глазах сухо ответил Татарский. — Выпускники Марсельской академии права и международных отношений. Нашим магам и экзекуторам пришлось знатно поработать, но информация сходится у всех задержанных. Самое интересное, что и это не всё. — Властислав Жанович сделал новую паузу. — Послы Алемании требуют освободить их граждан! Также они «рекомендуют» открыть все наши рынки для алеманских торговых гильдий и в качестве жеста доброй воли снизить цены на зерно. — закончив доклад Татарский, застыл в ожидании ответа.

— Кажется, история их совсем не учит? Что ж это печально… — устало вздохнул. — Оставить подобную дерзость без ответа мы просто не можем. Самуэль! — как только он появился в кабинете, я продолжил. — Всех окситанцев выслать на родину. Имущество, счета и прочие активы в пределах империи, конфисковать! — быстро всё записывая помощник лишь понятливо прикрывал глаза на долю секунды, соглашаясь с каждым словом своего суверена.

— Хотели льгот и фривольной торговли? — мои глаза недобро сверкнули холода. — А получат торговую блокаду. Алемания совсем страх потеряла, так что стоит их немного осадить. Их страна всё равно лишь небольшая часть от рынка. — секундная пауза. — Стоит увеличить финансирование контрразведки и пограничных частей. Война нам сейчас не нужна, но нужно быть готовыми ко всему. Поэтому начнём продавать излишки в сторону Азии и наращивать наш бюджет. — Самуэль лишь скупо кивнул, делая очередную пометку.

— А вам Татарский мы выпишем премию, работайте и дальше столь же усердно. — сухо произнёс слова благодарности, лаконичным кивком указываю на выход.

Как только Властимир Жанович покинул пределы монаршего кабинета, я задумчиво хмыкнул.

— Что думаешь о Татарском? — скупо интересуюсь у Самуэля.

— На хорошем счету у тайной канцелярии. Безукоризненная и кристально чистая репутация. Даже слишком… — Самуэль сделал паузу словно пытаясь что-то припомнить. — Родился и вырос в Подлесье. Выходец из полабско-ляхской семьи разорившихся шляхтичей. — продолжил дьяк. — В симпатиях к сепаратизму замечен не был, но одно время состоял в театральном кружке, коим руководил ныне покойный анархист Ян Вишневский.

— Это который откусил свой язык, не желая сдаваться живым? — тут же припомнил крайне известный случай «протеста», Самуэль тут же кивнул.

— Значит, возьмём на заметку. — скупо киваю. — А то не нравится мне он. Да и всё это пахнет слишком уж скверно. — глаза вновь налились былыми красками жизни, а недавний хлад исчез без следа. — Так что придержи пока все санкции на Алеманию. Но на неделе, чтобы вся документация была на подпись! — Самуэль вновь кивнул. — А что скажешь про всю операцию в целом? — всё так же спокойно интересуюсь у дьяка.

— Слишком уж это удачно произошло для нашего генерала. — сухо заметил Самуэль. — Уж не мог ли это быть намеренный слив? Заручиться вашим доверием и немного продвинуться ввысь. А затем нанести смертельный удар в самое сердце империи и одним ударом обезглавить её. — он на секунду замолчал. — Но это если только господин Татарский изменник. Впрочем, это может быть, напротив, попытка избавиться от верного вам генерала, дабы мы начали сомневаться во всех. Сомнение, поиски внутренних врагов и закономерные чистки! Это мало кого сделало сильней. Так что диверсия такого рода так же имеет место.

— Сейчас ты не помогаешь Самуэль… — я грустно улыбнулся. — Но на заметку мы его всё-таки возьмём, можешь быть свободен. Мне нужно подумать. — тихо произнёс я, вновь бросив взгляд на рояль, стоит прогуляться и подышать свежим воздухом, заодно и проверить, как справляется стража со своими прямыми обязанностями.

Прогуливаясь по совершенно пустому дворцу, я размышлял о любви, ведь ночь идеальное время для грусти.

Любовь жестока и при этом столь соблазнительна. Этим она и подкупает. Она дарует крылья! И так же легко их забирает. Проблема лишь в том, что, взмывая в небесную высь, ты забываешь о земном, но вмиг, лишившись крыльев, ты тут же устремляешься на дно. Разбившись, крайне сложно научиться вновь летать!

Но тут открывается новая грань тебя! Уподобляясь японским мастерам кинцуги, ты покрываешь трещины и шрамы изящной позолотой. Ты никогда не станешь таким же, как прежде. Но это и не нужно. Ведь «трещины» и несовершенства делают нас лучше, как бы парадоксально это ни звучало. В чём ценность нового «горшка»? Да, он красив и по-своему совершенен в своей простоте, но делает ли это «восстановленный» хуже? Отнюдь! Ведь красота есть во всём…

Так и с человеком. Шрамы делают нас только сильней и самую малость странней! «Трещины» в сердце, напротив, же закаляют. А изящная позолота украшает, то что осталось! Наше «несовершенство» преобразуется в душевную красоту. И неважно что ты сгорел дотла! Последуй примеру феникса и попросту восстань из пепла собственных иллюзий, переживаний, боли и тоски.

Прогнав тоску, я вновь приободрился и громко произнёс во тьму.

— Самуэль.

— Государь… — дьяк вышел из тени и уже мало чем напоминал, привычного в повседневной рутине секретаря.