Как Айседора упомянула в письме к Геккелю, она собиралась провести лето в Байрейте. Это решение было продиктовано полученным в прошлом августе письмом от Козимы Вагнер, которая приглашала ее принять участие в ежегодном представлении «Тангейзера»⁹. Такого рода признание было очень лестным для танцовщицы, тем более что Айседора восхищалась вдовой Вагнера. «Я никогда не встречала женщину, — писала она позже, — которая потрясла бы меня такой яркой интеллектуальностью, как Козима Вагнер. Она была рослой, стройной, с прекрасными глазами, со слегка крупным для женщины носом и высоким, умным лбом. Она была весьма сведуща в философии и знала наизусть каждую ноту и музыкальную фразу маэстро»¹⁰. Айседора, скорее всего, видела в Козиме бунтарку вроде себя, чьи взгляды стали законом для значительной части общества. Борец за права женщин и в искусстве, и в любви — разве она не оставила своего мужа ради Вагнера? — Козима держала в благоговейном страхе своих клеветников. Айседора смотрела на нее с почтительностью, как на пример для подражания.

В письме к Айседоре Козима Вагнер объяснила, что композитор всегда был недоволен традиционным балетом, который, по его мнению, не соответствовал задаче музыкальной драмы. Она хотела выяснить, согласится ли Айседора станцевать партию Первой Грации в сцене вакханалии в «Тангейзере». Айседора тут же приняла предложение, польщенная тем, что такая необычайная женщина удостоила ее своим вниманием. Желая соответствовать оказанной ей чести, она решила поехать в Байрейт в мае.

Как раз перед отъездом близкая подруга Айседоры, Мэри Дести, приехала в Берлин, и Айседора уговорила ее сопровождать Дунканов в Байрейт. Также она убедила впечатлительную Мэри сменить свою обычную одежду на тунику и сандалии, которые танцовщица носила теперь и в повседневной жизни. Когда величественная Ко-зима, встречая свою протеже, увидела эту пару в греческом одеянии, она удивленно воскликнула: «Боже мой, Айседора, неужели все американки одеваются как вы?» «О нет, — радостно ответила та. — Некоторые украшены перьями»¹¹.

Нам трудно представить, насколько удивительно выглядела ее одежда. Это было время, когда женщины втискивали ноги в высокие остроносые ботинки, а тела в корсеты, когда балерины танцевали в туго затянутых пачках, успокаивая себя французским изречением: «Красота требует жертв». То, что Айседора отказалась от корсета, высоких ботинок и строгих, узких платьев не только на сцене, но и в повседневной жизни во имя здоровья и эстетики, было маленькой революцией. Она подрывала основной принцип женской моды, традиционную веру в то, что основной обязанностью женщины было привлекать внимание мужчин любой ценой. Айседора же свято верила в то, что женщина должна быть естественной, здоровой, интеллигентной и что мужчины в первую очередь обращают внимание именно на таких женщин. Подтверждением ее аргументов был ее собственный успех у мужчин.

Модельеры Форчуни и Пуаре использовали мотивы одежды Древней Греции, к которой Айседора привлекла внимание публики: Форчуни в 1906 году, а Пуаре чуть позже. Но именно Айседора начала революцию в женской одежде.

Айседора и Мэри Дести приходили в туниках даже на официальные приемы на вилле Ванфрид. Это рассматривалось как приглашение ко двору, где королевой была горделивая и величественная фрау Вагнер, чье окружение составляли писатели, артисты, великие князья и принцессы. Частыми гостями здесь были музыканты Рихтер, Мюк, Моттл и Гумпердинк, а также зять Козимы, писатель и педагог Хенрик Тоде¹². Как бы внутренне ни была Айседора горда тем, что завоевала место в таком блестящем обществе, внешне она оставалась бесхитростной и простодушной. С наивной прямотой она попыталась объяснить Козиме Вагнер то, что ей казалось неприемлемым в музыкальной драме.

«Однажды во время завтрака… я спокойно заявила: «Несмотря на величие гения маэстро, он допустил ошибку!»

Фрау Козима недоуменно посмотрела на меня. Воцарилось ледяное молчание.

«Да, — продолжала я с потрясающей самоуверенностью, которая свойственна лишь юнцам, — большой мастер допустил большую ошибку. Музыкальная драма — это глупость!»^,13

Молчание становилось все более напряженным. Дальше я объяснила, что драма — это обыденное слово. Оно родилось в человеческом уме. А музыка — это лирический экстаз. Ожидать, что они могут каким-то образом сочетаться, по меньшей мере необдуманно.

Это было такое богохульство, что дальше не о чем было говорить. Я бросила вокруг невинный взгляд и увидела окаменевшие от ужаса лица».

Думая, что ей удастся разрядить атмосферу, продолжив свою мысль, Айседора заключила:

«Речь — это мозг, это размышляющий человек. А пение — это эмоция. Танец — это экстаз, который все сметает на своем пути. Поэтому невозможно каким бы то ни было образом соединить одно с другим. Музыкальной драмы быть не может».

К чести Козимы, ее дружеское отношение к молодой танцовщице выдержало этот приступ откровенности.

Несмотря на приверженность Айседоры, как может показаться, в основном к Вагнеру, она погружалась в мир музыки со всем присущим ей пылом. Чтобы глубже изучить творчество Вагнера, она посещала репетиции не только «Тангейзера», но и «Кольца», и «Парсифаля». Она настолько преуспела в постижении замыслов композитора, что однажды, после того как они с Козимой разошлись в понимании сцены вакханалии, Козима наткнулась на собственноручные записи мужа, полностью подтверждавшие позицию Айседоры¹⁴. Козима, благородно признав свое поражение, отдала все бразды правления в руки калифорнийке.

Айседора сняла на сезон коттедж, где поселилась со своей подругой Мэри Дести. Однажды поздно вечером, когда Айседора уже ложилась спать, Мэри позвала ее к окну. В саду стоял мужчина, не сводивший глаз с коттеджа. Айседора встревожилась, когда Мэри рассказала ей, что он каждый вечер в течение недели смотрит на их окна. Но в этот момент выглянула луна и осветила сосредоточенное лицо Хенрика Тоде.

Айседора накинула пальто прямо на ночную рубашку и выбежала в сад. Здесь Тоде, испуганный и смущенный, признался, что влюбился в нее. Когда он это говорил настойчиво и убежденно, Айседора почувствовала, что все страстные желания, которые она таила в себе и о которых не вспоминала уже два года после неудачного романа с Бережи, вдруг начали вновь просыпаться. Полная надежд, но и мрачных предчувствий, она провела Тоде в дом.

Однако он был женатым человеком и не позволял себе ничего, кроме поцелуев, хотя влюблен был слишком сильно, чтобы постараться выкинуть Айседору из головы. Он взял за привычку приходить к ней каждый вечер после ее возвращения из театра. Даже когда он рассуждал об искусстве или читал ей «Божественную комедию», она понимала, что он признается в любви. Им так много нужно было сказать друг другу, что часто он уходил лишь на рассвете. Однако ни разу, писала Айседора, «Тоде даже не попытался дотронуться до меня… хотя он знал, что каждая клеточка моего тела принадлежит только ему»¹⁵.

Из Будапешта приехал навестить ее Бережи, и хотя их роман закончился так болезненно, она была рада видеть его. Может быть потому, что у ее любви к Тоде не было будущего, она согласилась ненадолго съездить на остров Гельголанд с Бережи, своей маленькой племянницей Темпл, а также с Мэри и ее сыном. Потом Бережи возвратился в Будапешт, а остальные в Байрейт¹⁶. И там возобновилась ее прежняя жизнь.

Каждый вечер Тоде приходил к Айседоре. Каждый день Айседора выступала или репетировала в театре. Она практически не спала, но была столь погружена в свои мысли, что не замечала усталости. А тем временем ее выступления и внешний облик широко комментировались в прессе. Некий репортер писал¹⁷: