Конечно, рано или поздно, должно было получиться так, что перед нами встанет выбор: либо переходить на некий новый уровень, более тесный, более конкретный. Либо… страшно было подумать, прекращать наши интимные отношения вовсе. А могли ли мы перейти на более конкретные отношения? Могло ли такое быть? Нет, конечно. И мы оба знали это. Между нами была пропасть, обусловленная национальными особенностями. Конечно, мы старались продлевать свой уровень, как могли. Но ведь уже и раньше, в казавшемся нам океане разнообразия возможностей, новизны, уже существовали острова суши, которые, разрастаясь, неизбежно превращались в континенты. Мало того, мы и так уже стали относиться друг к другу с какой-то серьезностью, как-то более взросло. Мы почувствовали определенные права друг на друга и, хотя и неосознанно, иногда заявляли о них. И это, пока еще не очень заметно, но уже отравляло то самое бесшабашное состояние, которое было таким естественным для нашей молодости, для наших натур, которое превращало нас в единый организм, в одно целое.

Я начал хорошо чувствовать приближение этих проблем, и я так же хорошо понимал то, что они довольно трудно разрешимы. Ситуация мне представлялась тупиковой. Прекратить наш… интим и сделаться простыми сотрудниками одной организации? Я не представлял себе, как такое возможно – мы зашли слишком далеко. Продолжать эти отношения? Может быть, сделать наши свидания редкими? Нет, вряд ли бы такое удалось. В общем, в моей душе поселилась тревога. И эта тревога не могла быть незаметной для Тонечки Воробьевой и не могла пониматься ею по-другому. Я давно стал замечать, что некоторые темы, которые, несмотря на свою безобразность, были так естественны, для нас, так по молодости желанны, начали исчезать из нашего общения. Некоторые фразы исчезли из наших бесед. Я уже не мог запросто предложить своей подруге: – «Тонечка, радость моя, вон на полу валяется ручка. Нагнись пониже, подними ее. И не забудь при этом по шире расставить свои ножки – я трахну тебя под попку в этот момент!» Да и самой Тонечке такая вульгарность вряд ли могла бы теперь нравиться. Мы нашей этой нарочитой вульгарностью, что называется, наигрались вдоволь.

Мне в голову пришло странное понимание и странное сравнение: а ведь наши отношения – сплошной половой акт! Именно так. Мало того, что интим занял так много места в них, но и сами отношения так были похожи на него по всем своим временным и эмоциональным параметрам. Было здесь все: и романтическая прелюдия, и игра, и начало самого действа и пик высоты со всем своим безумием и странным поведением… и конец так же был неизбежен. Оставалась маленькая надежда на то, что аналогия достаточно верна, и предполагалось чувство облегчения и удовлетворения. Правда, не мог я понять тогда, в чем это может выразиться.

Неприятное понимание сформировалось, но время для вопроса «что теперь делать?» еще не наступило.

В один из таких скучных вечеров я смотрел в окно на крапчатые от дождя лужи. Образ моей милой еврейской избранницы уже приобретал грустный взгляд. Но запас новизны наших отношений представлялся мне еще довольно приличным, и этим я, пока еще легко, успокаивал себя и гасил грустные мысли.

И так, виртуальное общение по радиостанции в эфире поднадоело, я сидел у окна и смотрел на дождь, и, под его постоянный белый шум, немного тосковал вообще и по Тонечке Воробьевой в частности. Второго было больше, и, зная латинское выражение: Similia similibus curantur – подобное излечивается подобным), в такие часы я вспоминал какое-нибудь наше особо безобразное тесное взаимодействие.

И вот, в одно из таких моих мыслеблудий, я очень точно определил, что нас обоих привлекает именно необычность условий наших соитий и именно необычность самих соитий. Мало того, чем эта необычность проявлялась больше, тем ценнее было мое воспоминание. Необычность в основном генерировал я, а Тонечка Воробьева с удовольствием принимала результат моей генерации. Мало того, тяга к увеличению дозы необычности по известному закону росла, а сдерживающие необычность силы падали. Дальше – больше. А где граница этой необычности? На что готова пойти моя сексуальная партнерша? Чего-то конкретно извращенного я Тонечке не предлагал никогда, да и сам не очень к этому стремился. Но одна мысль внезапно заставила трепыхаться мое любвеобильное сердце и не только его… Я вспомнил свою встречу с ее сестрой-близняшкой Аней. Подхлестнутый большой дозой необычного, разум сразу заработал вовсю. Подключилось и начало развиваться воображение. Предвкушение в принципе возможного не просто грело душу, обжигало!

Во мне поселилось жгучее желание. И называлось оно так: я хочу трахнуть Анечку Воробьеву…

И опять, дальше – больше: я хочу трахать их обоих и, причем сразу!

Тут я понял, что мое воображение разрослось до непозволительного и вряд ли возможного реального события, и его следует обуздать. По моей прошлой встрече с Анечкой я понял: Анечка – тихоня, игрупповуха совершенно исключена. Да и все остальное наверняка исключено. Это понимал разум. Однако желание уже родилось, жило и развивалось, совершенно не обращая на этот разум никакого внимания. И именно невозможность, то есть, некий запрет этого действа и питал это мое желание, придавал ему силу.

Память подбросила короткие моменты нашей тогдашней встречи и подбросила избирательно, и логика заработала только в одну сторону.

Тогда Анечка даже обязательной пощечиной меня не удостоила, даже не оттолкнула меня. Мало того, в воспоминаниях моих я увидел, что, в какие-то моменты, у нее возникло желание быть благосклонной к моим действиям. Потом, когда Тонечка спрашивала, как глянулась мне ее сестра, я поймал в ее взгляде какое-то лукавство. Конечно, это могла быть всего лишь радость от удавшегося розыгрыша самого меня, но могло быть и что-то другое…

«А вот интересно, – продолжало развиваться мое желание, – насколько подробно Анечка рассказала сестре о нашей встрече?»

Вот тебе и здрасьте! Скучал, скучал… а тут! Почему-то вспомнилось окончание дурацкого детского «садистского» стишка, правда, немного переделанного взрослым сознанием: «…Только из бочки он высунул нос, добрый Амурчик спичку поднес».

«Надо будет обязательно поспрашивать Тонечку, только очень аккуратно, что рассказала ей сестра. Что-то мне говорило о том, что сестры-близняшки могут быть друг с другом очень откровенны. А если Тонечка знает о моей тогдашней вольности в отношении ее сестры и при этом не выказывает не только ревности, а вообще никакого негатива? Что же это получается? У нее к этому имеется… интерес?»

«Нет. Не всегда все так просто!» – во всю глотку кричал мой разум.

«Да чего же тут сложного, ведь так и есть! Трахни их обеих по очереди!» – тихо шептало желание. И шепот этот был куда громче!