В зал мы вошли с небольшим опозданием. Там что-то уже показывали – было темно. Я тянул Тонечку Воробьеву к выбранному мной месту. Когда она поняла, где нам предстоит сидеть, с удивлением прошептала:
– Ты куда меня притащил-то?
– …Ну… – фальшиво оправдывался я, – зато билеты легче достать…
К этому времени наши глаза уже привыкли к недостатку света.
– Так зал же полупустой! – продолжала удивляться Тонечка.
Зал действительно был почти пуст. Я рассчитывал, что зрителей будет гораздо больше. Теперь я испытывал некоторую неловкость от того, что утащить Тонечку в самый укромный уголок и выдать это за случайность у меня не получилось.
– А я тебя предупреждал, – отшучивался я, – что всех слабонервных увезли «скорые», остались только самые стойкие! Ты же у меня не слабонервная? – почти правдиво заинтересовался я.
– Самая, что ни на есть слабонервная, – со вздохом наигранного сожаления протянула моя милая собеседница. – Ну ведь ты же меня поддержишь, если что?
– Конечно поддержу, – возликовал я, – весь фильм поддерживать буду.
Тонечка помолчала, наверное прикидывая, сколько вариантов моей поддержки может быть, и какие наиболее вероятны.
– И все-таки народу совсем мало, – сетовала Тонечка.
– Ну и славно, – возбужденно ликовал я, – никто нам не помешает…
– Поддерживать меня? – лукаво спросила Тонечка Воробьева.
– Ты моя сладкая, – пела моя душа, – никто не посмеет нам помешать!
Фильм оказался элегантно дурным! Я мало помню сам фильм, но его герои действительно все время убивали друг друга, и, сдается мне – не по одному разу. Зритель зевал. Никого никуда не выносили.
Мы с Тонечкой Воробьевой безудержно и беззастенчиво целовались. И опять прелестный ноготок сладкой болью впивался в мою руку, которая уверенно продвигалась внутрь сжимающихся и дрожащих Тонечкиных коленок. Потом Тонечка перестала коленками сопротивляться, предоставив моей руке полную свободу действий. И действия эти заводили Тонечку в такое состояние, что она забыла, где находится.
Тонечка очень тихо стонала, думая, что это стоны протеста. Но так ли это было?
И тут произошел казус! Вероятно, на экране происходило что-то из ряда вон выходящее. Зал замер в ожидании развязки. И, в почти полной тишине, с заднего ряда раздалось вполне всеми слышимое и понимаемое: «Н-н-е-е-на-до… Ну пожалуйста, не… ах… не-на-до же… Ой, Женька, да!»
Секунд пять в зале стояла гробовая тишина. Мне даже показалось, что я слышу стрекот киноаппарата… И потом взрыв хохота и настоящие аплодисменты. К нам поворачивались, нам аплодировали!
Стыдно бывает даже мне. Я плохо помню, как мы выбрались из зала и как очутились на улице.