Его родину унизили в глазах всего мира, и она покорно проглотила обиду!

Наряду с этим законным недоумением в нем появилось и недоверие к управлявшим страной людям.

В значительной степени оно подогревалось молодыми офицерами из стоявших в Монастыре частей, имевшими все причины быть недовольными существующим режимом, опорой которого являлись крупные феодалы, вожди племен, высшее мусульманское духовенство и бюрократия.

Образованность любого человека рассматривалась как первый признак его политической неблагонадежности.

Среди османских министров не было ни одного человека с высшим образованием, а в армии предпочтение отдавалось выслужившимся из унтеров невеждам.

Конечно, Кемаль еще не мог понимать всего зла, какое являла для страны абсолютная султанская власть, и всю вину за свалившиеся на империю беды возлагал на ее высших чиновников и министров.

«Наши преподаватели, вспоминал он, — заявили нам, что мы можем оккупировать всю Грецию.

Но когда новость о перемирии дошла до нас, курсанты испытали глубокое разочарование.

Но мы не могли задавать вопросов.

Только мой друг Нури рассказал мне, как один молодой офицер плакал, заявляя, что всё происшедшее печально.

Тем не менее, на улицах Манастира была организована радостная манифестация и снова раздавались крики: „Да здравствует султан!“

Впервые я не присоединился к подобному пожеланию».

На этот раз Кемаль не был единственным, кто сомневался.

Нежелание Кемаля славить султана говорило о многом, и, в первую очередь, о том, что он стал серьезно задумываться о настоящем и будущем страны.

И смотрел он на это настоящее, судя по всему, уже без розовых очков.