Рискуя многим, Омер Наджи давал Кемалю читать запрещенные стихи Ибрагима Шинаси, Зии-паши и Намыка Кемаля, который стал к тому времени властителем дум молодого поколения.
Я милостей чьих-то не клянчу и крыльев чужих не прошу.
Я сам в своем небе летаю, и светит мне собственный свет!
Ярмом мне шею сдавили, оно тяжелее, чем цепи раба.
Я мыслью вольный, и разумом вольный,
И совестью вольный поэт!
Читая эти строки Тевфика Фикрета, лишний раз убеждаешься в том, что большие поэты страшнее десятков философов, исписывавших сотни страниц, чтобы выразить одну простую мысль.
«Я сам в своем небе летаю, и светит мне собственный свет!»
Лучше не скажешь…
Свободолюбивые идеи падали на благодатную почву, и стремление к познанию мира, желание жить красивой и светлой жизнью переполняло душу романтически настроенного Кемаля.
И если Ибрагим Шинаси и Зия-паша лишний раз убедили Мустафу в том, что без образования и европейской цивилизации невозможно стать настоящим человеком, то у Намыка Кемаля он нашел то, о чем пока только смутно догадывался.
Воспеваемые мятежным поэтом идеи родины, нации и пусть пока еще и не национального турецкого, а османского патриотизма находили горячий отклик в душе юноши.
Восхищенный глубиной и в то же время простотой изложения Кемаль заучивал наизусть стихотворения знаменитого поэта и повторял несколько патетические и грубоватые слова Намыка Кемаля:
— Пусть придут, соберутся все силы, любые превратности рока, низкой шлюхой я буду, если нацию брошу и с пути ее вспять возвращусь…
По большому счету эти стихи стали для Кемаля той самой клятвой, от которой он в течение всей своей жизни не отступил ни на йоту.
А ведь против него собирались могучие силы, да и рок был не всегда на его стороне.
Тем не менее, Кемаль и не думал возвращаться «вспять» с того усеянного шипами и терниями пути, по какому он привел нацию к независимости.
Он настолько увлекся стихами, что стал их писать сам.
Однако один из преподавателей школы быстро остудил его пыл, заметив, что писание стихов недостойно офицера.
Музы музами, но военная карьера — прежде всего.