— Что вы, мистер Росс, это невозможно, — санитар взял со столика шприц. — Наверно, просто застонал. — Он выпустил содержимое шприца в емкость на штативе. — Ну вот. Сейчас стихнет.

Брент снова лег на свою койку:

— Да, старшина. Я ошибся. Конечно, он просто стонал.

Он не сводил глаз с Такии до тех пор, пока уже под утро сон не одолел его.

На следующий день Йосиро Такии был безмолвен и неподвижен, как труп, и Брент невольно засомневался — не почудился ли ему вчера ночью голос летчика. Но ведь он уже не получает болеутоляющих и снотворных, голова у него ясная, тело обрело прежнюю силу, и завтра его собираются выписать. Он не сводил глаз с соседней койки, следя, как санитары делают перевязку, и голова Такии напомнила ему те обугленные головешки, которые он видел в камине в отчем доме. Голова Такии сгорела до костей — кожи и мышц не было вовсе — и была похожа на пурпурно-черный склон вулкана после извержения: весь в затверделых корках, буграх и складках застывшей лавы.

В полдень он опять услышал что-то подобное хриплому клекоту, донесшемуся с соседней койки, и уставился на летчика. Воздух со свистом проходил сквозь его трахею, застревая и булькая в скоплениях мокроты. Такии вдруг влажно, хрипло закашлялся — струя желтой слизи фонтанчиком брызнула изо рта. Санитары в то же мгновение оказались у его койки. «Откачивать!» — бросил Такеда. Каятани поспешно ввел пластиковую трубку в рот летчика, и Брент услышал слабый свист.

Весь день Такии не издавал ни звука, а ночью все началось снова. Сначала бульканье, потом шорох. Однако Брент уже был на ногах и склонялся над койкой летчика. Нечленораздельные обрубки слов, сливаясь воедино, звучали невнятно, и о смысле их приходилось догадываться, но все же это была человеческая речь. Такии говорил, и Брент понимал его.

— Брент-сан… ты слышишь меня?..

Брент придвинул губы почти вплотную к тому месту, где когда-то были уши Такии:

— Да, Йосиро-сан, слышу! Я слышу тебя!

— Брент… Друг… Убей меня…

Американец ошеломленно глядел на него, потеряв на миг дар речи.

— Не могу, — наконец выговорил он.

— Ты должен… должен это… сделать, — Такии смолк, и Брент подумал, что летчик вновь впал в беспамятство. Но вот опять послышалось: — Ты ведь… любишь меня, Брент-сан?

— Конечно, Йосиро, я твой друг.

— Тогда убей меня… Я хочу умереть… как самурай, а… не так… Помоги, как ты помог… Коноэ… Моим мечом. Одним ударом…

— Не могу!

— Прошу тебя… — Запеленутый в бинты кокон затрясся. Такии плакал. — Мне так… так больно… Во имя Будды, помоги… Мечом… Моим мечом… — голос его пресекся.

Брент медленно, как загипнотизированный, выпрямился. По щекам его катились слезы, могучие плечи ходили ходуном, он задыхался и ловил ртом воздух, словно шею его стягивала удавка. Глаза его метнули быстрый взгляд в дальний конец, где за стеклянной перегородкой ярко освещенной дежурки углубился в книгу санитар. Раненые, накачанные наркотиками, спали — никто даже не постанывал во сне. Брент вдруг понял, что на Такии болеутоляющие уже не действовали. Он, пересиливая невыносимые страдания, старался не стонать, чтобы ему не увеличивали дозу седативных средств, затемняющих сознание, — он хотел использовать момент просветления, чтобы убедить друга помочь ему умереть достойно.

Брент всем одеревенелым корпусом повернулся к изголовью, где висел меч. Потянулся, ухватясь одной рукой за ножны, а другой — за обтянутую кожей рукоять, снял меч, резко лязгнувший о спинку кровати.