Небрежно замахнувшись, он ткнул Настю кулаком в скулу. Затем ударил прямо в глаз. Пошатнувшись, она села на ковер и схватилась за лицо.
– Сволочь, – всхлипнула она. – За что?
– Ты плохо усвоила теоретический материал, иначе не спрашивала бы. Повторяю…
Голос Грина доносился до Насти откуда-то издалека, словно она находилась под водой. Равнодушно слушая, она размышляла о том, что с удовольствием убила бы этого человека. Не сразу. Чтобы он как следует помучился перед смертью. Чтобы больше никогда не измывался над беззащитными девушками. Прострелить руки, ноги, а следующую пулю вогнать в живот. Или между ног, туда, где официанты из «Гаргантюа и Пантагрюэля» носят свои идиотские гульфики.
Грин закончил инструктаж.
– Дошло? – сухо спросил он.
– Дошло, – глухо ответила сидящая на ковре Настя. – Но если ты ударишь меня еще раз, я тебя пристрелю.
– Завтра тебе представится такая возможность. – Перешагнув через ноги девушки, Грин взял с кровати плащ, натянул его и, не застегиваясь, направился к двери. – Отдыхай, – произнес он на прощание. – И до скорого свидания. Ты знаешь, где меня найти.
– Знаю, – кивнула Настя, глядя из-под растрепанных волос на лежащий рядом «Вальтер». – Я знаю, где тебя найти, Глеб. Не беспокойся.
Дверь за ним аккуратно закрылась. Настя расплакалась.
Глава 13. ИУДА ЖЕНСКОГО РОДА
8 мая, в День памяти жертв Второй мировой войны, в латвийском городе Лестене состоялось торжественное перезахоронение останков латышских легионеров SS, погибших в годы Второй мировой войны, и открыт мемориал, на создание которого было затрачено около 400 тысяч долларов из государственного бюджета. На церемонии присутствовало более тысячи человек, в том числе несколько депутатов сейма.
4 июля, несмотря на траурную дату, День памяти жертв геноцида евреев в Латвии, по всей стране проводился Праздник песни и танца.
Недавно депутат сейма Ю. Добелис на пленарном заседании парламента выступил с рассуждениями об умственной неполноценности русских как о причине их дискриминации. «Говорить о дискриминации просто смешно… Дискриминация произошла в их мозгу, и она шла еще от природы, от генов…»
Никто из парламентариев или руководителей сейма не счел нужным прервать эти расистские высказывания или выразить свое несогласие.
Завтракала Настя с таким ожесточенным лицом, словно расправлялась не с омлетом, а с Грином. Ножом и вилкой. Надрез-укол, надрез-укол. Немцы, расположившиеся за соседним столом, поглядывали на нее с опаской и даже не гоготали во весь голос, как обычно. Видок у Насти был еще тот. Кое-как загримированные синяки на лице, вспухшая губа, ободранные пальцы. Русская, перешептывались немцы и вспоминали своих отцов, не вернувшихся из этой таинственной варварской России.
Мрачно осмотрев сосиску, Настя искромсала ее на мелкие колечки, но пробовать не стала, а принялась за кофе с сыром. Глотала, обжигаясь, жевала, свирепо двигая челюстями. Немцы продолжали шушукаться. Двое пожилых французов, он и она, сели напротив Насти, но, присмотревшись к ней, перебрались в дальний конец зала.
– Русская, – тихо сказал француз.