Получить эти деньги можно было, только продав имения, но сделать это быстро и сразу применительно ко всем поместьям означало вызвать к себе подозрения со стороны властей, тем более что Лизогуб уже давно считался «политически неблагонадежным». Поэтому он осуществлял эту продажу постепенно и по частям, пользуясь различными способами, уловками и комбинациями. В конечном счете ему удалось передать в распоряжение «Земли и воли» около 50 000 рублей[416], что было хоть и меньше задуманного, но очень много по тем временам.
Из этих денег Лизогуб, еще в 1877 году увлекшийся идеей борьбы с правительством посредством террора, специально отложил большую сумму на предприятия такого рода. Знали об этом только Марк и Ольга Натансоны, Оболешев и Зунделевич. Деньги хранились у некоего профессора химии, не ведавшего, для чего они предназначены. В декабре 1878 – январе 1879 года, после ареста всех знавших о тайнике, Зунделевич передал 4500 из этих сумм в кассу Основного кружка. Оставшиеся 8000 он отдал уже «Народной воле» после ее образования, поскольку ее программа вполне соответствовала пожеланиям Лизогуба[417].
Этими действиями роль Зунделевича как человека, способного добыть финансы для революции, не ограничилась. И связано это было опять-таки с Лизогубом. Поэтому немного скажем о том, что случилось с главным спонсором «Земли и воли» в 1878–1879 годах.
В феврале 1878 года В. А. Осинский, с осени 1877 года в основном живший на юге России, создал в Киеве организацию под условным названием «Исполнительный комитет русской социально-революционной партии» (в дальнейшем – Южный ИК; это наименование обычно и фигурирует в исторической литературе). Хотя Осинский был, как и Лизогуб, членом Основного кружка и учредителем «Земли и воли», его сообщество действовало абсолютно независимо от последней. При этом ни писанной программы, ни какой-либо структуры с фиксированным членством у Южного ИК не было – это просто был кружок лиц, группировавшихся вокруг Осинского.
У самого Осинского, однако, были свои, расходящиеся с «Землей и волей» воззрения, и сводились они к тому, что необходимо вести вооруженную борьбу с властью за политическую свободу. Правда, четкого представления о тех учреждениях, за которые следует бороться, у Осинского не успело сложиться, так что его можно считать скорее стихийным, интуитивным, а не интеллектуальным провозвестником «Народной воли». Среди условных членов Южного ИК некоторые разделяли взгляды Осинского и даже формулировали их более четко, чем он сам. Однако были и те, кто руководствовался традициями старого, еще бакунистского «бунтарства» с его «пропагандой действием». Лизогуб одним из первых примкнул к Южному ИК и, более того, выделил какую-то немалую (точный размер в известных нам источниках не фигурирует) сумму для его финансирования[418].
Южный ИК (или близкие к нему лица) осуществил три террористических акта: 1) 23 февраля 1878 года сам Осинский и двое его сподвижников в Киеве стреляли в товарища прокурора Киевского судебного округа М. М. Котляревского, но он не был даже ранен; 2) 24 мая 1878 года Г. А. Попко в Киеве кинжалом нанес смертельную рану адъютанту начальника Киевского губернского жандармского управления (ГЖУ) Г. Э. фон Гейкингу; 3) 9 февраля 1879 года Г. Д. Гольденберг в Харькове из револьвера смертельно ранил местного губернатора Д. Н. Кропоткина (двоюродного брата беглеца из Николаевского военного госпиталя). Основанием для всех трех покушений было обвинение вышеназванных чиновников в жестокости (или равнодушии к жестокосердным поступкам, совершаемым их подчиненными) либо излишнем усердии в преследовании революционеров. Всем террористам удалось скрыться[419].
В период с марта 1878 года по февраль 1879 года почти все участники Южного ИК были арестованы; некоторые из них при этом оказали вооруженное сопротивление. В частности, Осинский был задержан в Киеве 25 января 1879 года, а Лизогуб – в Одессе 5 августа 1878 года. Пять человек из числа схваченных были повешены – в том числе Осинский 14 мая 1879 года в Киеве и Лизогуб (осужденный на казнь из-за показаний полицейского агента Ф. Е. Курицына, изобразившего его руководителем всего революционного движения в России[420]) – 10 августа 1879 года в Одессе. Остальные из числа арестованных получили многолетнюю каторгу, а один умер в тюрьме.
В промежутке между арестом и казнью Лизогуба его деньгами по доверенности распоряжался управляющий его имениями В. В. Дриго. С ним первоначально поддерживал связь Осинский, получивший от него не менее 5000 рублей. А затем по поручению Основного кружка «Земли и воли» и с рекомендацией от Осинского к Дриго стал ездить Зунделевич. Кроме того, заехав в Одессу, Зунделевич сумел установить нелегальные сношения с сидящим в тюрьме Лизогубом. С октября (или ноября) 1878 года и по конец апреля (или начало мая) 1879 года (точные даты тут установить сложно из-за противоречивых в хронологическом отношении свидетельств участников событий) Зунделевич, встретившись с Дриго в Киеве, Чернигове и Одессе, получил от него от 3000 до 4000 рублей (здесь тоже источники расходятся).
Казалось бы, это был успех, но на самом деле, учитывая планы Зунделевича, ситуация едва ли не впервые в его практике складывалась скорее неблагоприятно. Во-первых, он надеялся получить от Дриго по мере продажи имений Лизогуба гораздо больше средств. Но Дриго не хотел помогать революционерам, утаивал деньги и выдавал их только тогда, когда получал от Лизогуба прямое письменное (из тюрьмы) распоряжение. Во-вторых, в намерения Зунделевича входила следующая комбинация: Дриго по поручению Лизогуба выписывал бы векселя на 50–60 тысяч рублей на имя некоего проживающего в Европе банкира, который потом мог бы взыскать деньги Лизогуба судебным порядком. «Своего» банкира у Зунделевича за границей не было; его еще предстояло найти, для чего Зунделевич в мае 1879 года уехал в Европу, передав сношения с Дриго А. Д. Михайлову.
Дальше с получением денег Лизогуба все уже совсем пошло наперекосяк. «Вексельно-банкирская» затея Зунделевича оказалась мертворожденной. Он дважды ездил за границу, в мае-июне и в июле, и оба раза безрезультатно – банкира, готового с ним работать, отыскать не удалось[421]. Впрочем, вторая поездка была уже излишней, поскольку Дриго, сперва просто отказывавший Михайлову в выдаче крупных сумм даже по распоряжению Лизогуба, в середине июля 1879 года уже прямо перешел на сторону правительства и сообщил властям сведения, необходимые для ареста Михайлова. Последний сумел скрыться[422], но шансов на получение средств Лизогуба у землевольцев уже не осталось.
Таким образом, в деле финансового обеспечения революционных структур, к которым принадлежал Зунделевич, он добился некоторых успехов, но все же не смог реализовать все свои планы. Возможно, что тут действовали непреодолимые обстоятельства и вины Зунделевича в неудачах не было. Да и вряд ли даже такой выдающийся практик, каким он был, мог обладать волшебной трын-травой для успешного решения всех возникающих вопросов.
Причины вынесения «Землей и волей» смертного приговора начальнику III отделения Н. В. Мезенцову
Зунделевич, как уже говорилось, был одним из соучастников в убийстве Мезенцова. Решение об этом было принято Большим советом «Земли и воли» в первой декаде июля 1878 года, но Зунделевич, разумеется, согласился участвовать в покушении, исходя из собственных убеждений, а не по соображениям «партийной» дисциплины. Чтобы понять мотивы, которыми он руководствовался (как и его последующую поддержку террора), стоит подробно остановиться на причинах данного террористического акта.
Н. В. Мезенцов служил в III отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии с 1864 года, занимая должности управляющего (1864–1871), начальника штаба корпуса жандармов (1864–1871), товарища начальника III отделения (1874–1876) и, наконец, начальника отделения и шефа жандармов (с 1876 года)[423].
В брошюре Кравчинского (непосредственного убийцы Мезенцова) «Смерть за смерть» перечислены обвинения в его адрес, которые можно сгруппировать следующим образом: 1) осуществление массовых арестов и административной ссылки (в том числе и в Восточную Сибирь) социалистов и вообще «неблагонадежных» лиц; 2) ключевая роль в фактической отмене мягкого приговора по процессу 193-х и в ужесточении участи как многих осужденных, так и оправданных по этому процессу; 3) жестокость и лицемерие по отношению к арестантам Петропавловской крепости, голодавшим в июне-июле 1878 года с целью улучшения своего положения. Кроме того, Кравчинский говорит и о тяжелых условиях заключения в центральных каторжных тюрьмах Европейской России[424]. Хотя имя Мезенцова при этом не называлось, составленные при его участии нормативные акты о содержании в централах «государственных преступников» были известны землевольцам[425].
Рассмотрим, насколько эти обвинения соответствовали действительности.
III отделение вплоть до 1871 года занималось только надзором за политически «неблагонадежными» лицами и сыском тех из них, кого считало наиболее опасными. Законом от 19 мая 1871 года его полномочия были существенно расширены – жандармским офицерам дали право инициировать и проводить дознания «о государственных преступлениях», правда, под наблюдением «лиц прокурорского надзора». По результатам этих дознаний прокурор судебной палаты предоставлял дело министру юстиции, который мог: а) сделать распоряжение «о производстве предварительного следствия»; б) «испросить Высочайшее повеление о прекращении производства»; в) по согласованию с начальником III Отделения разрешить дело в административном порядке[426].
Последствия этих нововведений не заставили себя ждать. Во-первых, новая система фактически изъяла политические дела из общего порядка судопроизводства, в результате чего обвиняемый, в частности, лишался права на жалобу в суд, поскольку суда могло и не быть, так как человек мог быть просто сослан административно. Во-вторых, жандармы, договорившись с чинами прокуратуры, возбуждали, по словам А. Ф. Кони, «массу дознаний по неосновательным поводам, без наличности признаков преступления», вели «производство их с грубым нарушением существующих правил судопроизводства относительно обысков, арестов и т. п.»[427]. В-третьих, угрожающая обвиняемым административная ссылка никак и ничем не была регламентирована – отсутствовал не только перечень юридических оснований для нее, но и какие-либо ограничения по срокам.
С Кони были согласны и такие крайне далекие от революционеров и социалистов деятели, как Б. Н. Чичерин и К. П. Победоносцев. Чичерин утверждал: