– Жена Ленина говорила мне, что Ленин не может простить Леону старых статей, – сказала Ада. – Возможно, Ленин прав, что порвал с ним отношения. Леон очень сильно оскорбил Ленина. Он оскорблял его в своих статьях. Называл его жалким адвокатишкой и барчуком. Вот именно “барчука” Ленин был не в силах простить! Человек, посвятивший жизнь борьбе за рабочий класс! Так говорила его жена.

– Я бы тоже не снес “барчука”, – сказал Мюллер.

– И из-за этого нанял бы убийцу с топориком? – сказал второй Мюллер, который постарше.

– Что вы такое говорите! – воскликнула Ада Шумпетер. – Ведь не только в словах причина. Они были соперниками. Серьезными, непримиримыми! Ленин вообще был непримирим! У его жены была школьная подруга, Ленин ее прекрасно знал, она бывала у них дома, но когда она перешла в другую партию, Ленин ее возненавидел. “Когда мы придем к власти, я прикажу повесить ее на фонаре! И чтоб висела три недели!” Ленин всегда был именно такой. Очень фанатичный.

– Да, – сказал Гильфердинг. – Я вспоминаю его замечательную фразу, некоторую в своем роде моральную – вернее, аморальную! – Гильфердинг поднял палец с зеленым перстнем, погрозил неизвестно кому, – да, именно так, аморальную максиму. “Когда я порываю с человеком политически, я порываю с ним лично! Когда я хочу стереть в порошок политического соперника, это значит, я готов растерзать и уничтожить данного конкретного человека!”

– Кому это говорил Ленин? – спросил я.

– Мне! – воскликнул Гильфердинг. – Мне, лично!

– О ком? Кого он имел в виду?

– Не знаю, – сказал он. – Может быть, как раз Леона и имел в виду. Но… Но, впрочем, я никого не хочу обвинять.

Настала тишина на четверть минуты.

– Кстати говоря, я тоже что-то такое помню, – сказала Ада Шумпетер.

– А вы разве встречались с Лениным? – спросил ее кто-то. – Неужели?

– Да! И не раз! – кажется, она обиделась, что ей не верят, и из-за этого воскликнула еще более возбужденно: – Я тоже, как и товарищ Гильфердинг, никого не хочу обвинять, я тоже никого не хочу подозревать, но я знаю точно – перед Лениным нет никаких барьеров! Никаких моральных барьеров, я хочу сказать.

– Да, – сказал Гильфердинг. – “Для победы революции в России я могу взять деньги у германского кайзера! Или у Ротшильда!” – вот как он говорил.

– Кому? – снова спросил я. Мне сделалось немножко смешно.

Но шарик все катился.

– Мне! – снова крикнул Гильфердинг и ткнул себе в грудь пальцем. – Мне говорил!

– Но ведь для победы революции, – возразил я.

– Для таких людей революция – это власть! – сказал Гильфердинг. – Наполеон, кажется, говорил о ста тысячах вакансий…

– При чем тут? – спросил кто-то.