И вот, вполне закономерная в пустыне драма перед золотым тельцом. Психологически вполне понятная. Как и реакция Моисея, пребывавшего в общении с Богом. Моисей спускается со скрижалями с горы откровения и видит, как народ внизу поклоняется золотому тельцу. Виновные наказаны, кровь соплеменников пролита, первый прилив священного гнева проходит. Теперь время и Моисею задуматься над объемом своей задачи. Глядя на собственного брата, Аарона, тоже причастного к изготовлению истукана, Моисей вполне мог бы сообразить, что, уповая только на свой пророческий энтузиазм, вдохновляясь только своей памятью о горящей купине, ни до какой обетованной земли он народ свой не доведет. Только ему лично Бог открылся так, как открылся. Все остальные люди вокруг него не знают этого Бога, побаиваются Его – и не любят. Заставить любить невозможно. Заставить разлюбить тоже невозможно, даже если человек любит собственную смерть. Что остается делать? Как быть на следующем привале, когда отойдешь помолиться Богу, а вернувшись, увидишь нового тельца, которого все-таки любят? Сколько соплеменников нужно будет вырезать на этот раз? И в который по счету из таких привалов соплеменники уже не захотят подставлять свои шеи, а зарежут самого Моисея, навсегда проклиная его жестокого Бога?
Не станем забывать, что эти евреи еще не имеют пока никакого высокого понятия о Божием единстве и единственности. К Богу Моисея они относятся точно так же, как привыкли относиться к богам Египта. Яхве для них – очередной бог в длинном списке. Их убеждал Моисей, что это – Бог их предков. Для язычника менять богов по мере разочарования в одних и увлечения другими – это совершенно обычное и привычное дело. Взглянуть на Бога, как на абсолютного и уникального Творца и Царя, эти люди еще не были способны. Что же смогло их исправить?
Теперь, быть может, читателю не покажется странным ясный библейский ответ «без чудес»: довела евреев до единобожия продолжительная кочевая жизнь в пустыне. Одно поколение умерло, другое родилось под звездами и шатрами. И сработал этот странный, таинственный закон: кочевники скотоводы легче веруют в Единого Бога, чем оседлые земледельцы. По мере блуждания в пустыне, мало помалу, капля за каплей, яды многобожия вытекают из сердец. И верность Единому Богу достигает в народе высшей точки как раз перед завоеванием земли Ханаанской. Став оседлым земледельческим народом, Израиль в святой земле быстро переймет все обычаи окрестных многобожников, вплоть до самых мерзких. Жизнь «по Аврааму и Моисею» быстро кончится. Но это еще впереди.
А пока перед Моисеем непростая дилемма: навязать единобожие силой, убивая братьев и, в конце концов, самому погибая на этом пути, или отступиться от своей миссии совсем. Похоже, что Сам Бог, понимая сложность задачи, научает Моисея большей мягкости в отношении к соплеменникам и, прежде всего, в отношении к их душам, несчастным душам, страждущим язычеством. Многобожие – зло, это очевидно. Но Бог идет с ним неоднократно на компромисс, потому что ни силою, ни наказанием, ни чудесными благодеяниями такое зло не побеждается. Богу легко растоптать любое зло, но при этом нужно не растоптать, а спасти его носителей – грешных людей, пока еще любящих зло.
И что же делает Моисей (или Бог, если хотите)? Он снисходит к людям и дает им некие старые, привычные формы религии, пытаясь постепенно заполнить их новым духовным содержанием. И такими примерами полна вся священная история. Можно даже резче сказать: она практически сплошь из таких примеров и состоит.
Новые мехи человеческого сердца, похоже, создал только Сам Христос, налив туда новое вино. А до него пророкам приходилось иметь дело только с ветхими мехами, прекрасно понимая, (как и Иисус понимал), что нового вина туда наливать сразу нельзя: и вино прольется, и мехи порвутся.
Компромисс Бога со злом?
Конечно, в этом месте рассказа уже можно предвкушать топот ногами и скрежет зубов от собратьев, почитающих Писание священным и безошибочным источником всякой истины. Как так? Неужели Бог вынужден идти на компромисс с дьяволом? Ведь начальник всякого зла – именно дьявол, никто другой. (Я и действительно, выслушал таких речей немало).
На это есть простое возражение: скажите, какой педагог, общаясь и «воюя» с непослушным, испорченным, притом еще не своим родным ребенком, бывает бескомпромиссным? Нет такого педагога. На его месте может оказаться мучитель и садист, он не пойдет на компромисс со злом ребенка, он будет упорно, сквозь его слезы и злобу, словом и розгой преподавать ему уроки добра. И чем спокойнее будет при этом его тон, тем больший стресс и ненависть будет он вызывать у ребенка, который станет вредить и лгать, закатывать истерики и все более отчаянно сопротивляться проповедуемому добру. Ну и чем закончится такое общение? Смертью ребенка? Самоубийством? Сумасшествием? – Будем надеяться, что чуть полегче, конкретно – отстранением бескомпромиссного «педагога» от воспитательного процесса.
Правильно действующий педагог вынужден будет многое простить, на многое не обратить внимания. Наказывать он будет избирательно, за какие-то вопиющие провинности, а прочих не заметит. В первую очередь терпеливо простит все личные оскорбления и выпады воспитанника в свой адрес. Большую часть времени употребит на построение позитивных отношений. Педагог вынужден будет пойти на то, чтобы занять ум и волю ребенка тем, что самому ребенку нравится. Рассчитывать на чувство долга, на жалость и сострадание воспитанника к кому-то поначалу не приходится. Этому ребенку не скажешь: сделай вот это, потому что оно нужно кому-то. Для ребенка это не аргумент. Он учится или трудится только в игре и в свое удовольствие – за чей бы счет оно ни шло. Приходится строить с ним отношения в том занятии, которое дитяти еще нравится, если это занятие относительно невинно. И лишь начав с этой точки, постепенно можно построить с ребенком контакт, понемногу отучая его от вредных привычек и мелких гадостей и приучая к чему-то доброму и полезному.
Педагогу паче всего нужно терпение. Но что такое терпение, как не умение прощать и не замечать совершенно явное зло со стороны воспитанника, направленное против себя и других? Это именно компромисс со злом, и ничто другое, но компромисс во имя спасения его носителя от зла.
А Бог и есть педагог своего народа. С учетом того, что Его взрослые подопечные любят зло уже гораздо глубже и серьезнее, чем дети. А Его, Педагога своего, в грош не ставят. Можно ли перевоспитать их, не спустив им никакое злодейство, а всего лишь просто и прямо повелевая им делать одно и запрещая делать другое? Ну вот, Моисей под изваянием тельца в пустыне что-то в этом роде попробовал к ним применить. Трупы были налицо. Как увидим далее, со временем ему пришлось применять совсем другие методы.
И все-таки, чтобы пример такого педагогического или миссионерского компромисса из самого Писания был бы совершенно бесспорным и очевидным, мы возьмем его из более поздней библейской истории. Это история о начале монархического правления в Израиле. Старейшины Израиля просят пророка Самуила, чтобы он поставил им царя, как это принято у прочих народов. Ответ Господа на молитву пророка настолько поразителен, что его следует дословно процитировать:
Что мы здесь видим? С одной стороны, оценку Богом человеческой просьбы, как явно вредной, как глубоко греховной, как граничащей с отвержением самого Бога, ничуть не меньше! – и с другой стороны, прямое повеление исполнить им эту просьбу. Если это не есть компромисс, то что такое компромисс?
При этом важно еще и то, что в данном случае исполнением греховной человеческой просьбы Бог не стремится наказать этих грешников. На помазанного Самуилом царя Саула поначалу приходит Божие благословение, а в еще большей мере – на Давида. Царь Давид от Бога благословен – хотя сама форма царского правления Богу, как видим из приведенных слов, не нравится. Как иначе это можно расценить, если не как долговременное продолжение того самого компромисса, на который Бог пошел со своим народом?
Здесь можно было бы долго рассуждать о том, какая форма правления: теократическая или монархическая более предпочтительна, но не это сейчас важно. Важно, что Бог готов пойти навстречу людям, даже не считая добрым и хорошим их человеческое начинание.
А не было ли чего-то подобного во времена Моисея?
Наблюдая за спорами протестантов и православных, я заметил, что те и другие вынуждены взбираться по скалам истории до самых времен Моисея и там искать и находить доводы в свою пользу.
Протестанты говорят: запрещены религиозные изображения. Православные указывают на херувимов в скинии, поставленных Моисеем по велению Божьему.