Вдруг звонок – Патриша. Говорит, что сейчас заедет за курткой, которую вчера забыла. И вот она уже поднимается по ступенькам, на которых вчера разыгрались драматические события, стучит в дверь и заходит в квартиру.

Я встречаю ее, а она такая же, как обычно. И как ни в чем не бывало:

– Отличный день рождения. Все великолепно. Кстати, Вик сказал, что завтра в пять заедет. Там по арт-центру надо еще коечто сделать…

К сожалению, и этот арт-проект оказался очередным прожектом, неосуществимой мечтой. Но то время я вспоминаю с улыбкой. Ведь в нем были Патриша и Вик.

Однако удивительным и болезненным было их внезапное исчезновение после того, как местный муниципалитет зарубил наш план.

Вик нам больше никогда не позвонил, и Патриша тоже.

Я не теряюсь в догадках. Просто переворачиваю страницу.

Позже я слышала, что они уехали во Францию.

Вот странно, англичане не любят французов, а едут жить во Францию. Чем это объяснить?

И снова зима. Короткие серые дни и мрачные вечера. Но недостатки английской погоды скрашивают рождественские украшения. Через две недели Рождество, потом Новый год. Витрины сверкают огнями, везде маленькие елочки с блестящими красными шарами и бантами, забавные Санта-Клаусы и новогодние гирлянды.

Я иду по улице, а ноги у меня тяжелые, словно закованные в чугунные ботинки. И какое-то странное ощущение непричастности, потусторонности всего, что вокруг меня. Я вроде тут и не тут. Как будто лишняя в этом мире. И внутри все сжимается до боли и кажется, что трудно дышать. Что же это со мной? И когда слезы без причины сами льются из глаз, я понимаю, что у меня депрессия. Как же мне с этим справиться?

В квартире холодно, потому что батареи включаются два раза в сутки: с семи до десяти и вечером с пяти до двенадцати. Конечно, мы можем их вообще не выключать, но счета будут огромные. Поэтому мы пользуемся таймером, чтобы экономить. Здесь так принято, здесь все так живут. И я уже несколько лет зимой страдаю от холода.

Пока Лёша занимается, мы с Андреем решаем пройтись.

Ноги сами идут на берег. Море неприветливое, грязное, с мелкой нервной волной. Уже темнеет, дует сырой ветер, и все те же вечные отливы и приливы.

Мы стоим на тугом мокром песке и смотрим вдаль через пролив Па-де-Кале, через Францию, через Европу, на восток. Где-то там, далеко осталась часть души, и ничего с этим не поделаешь.

Мне просто хочется завыть. Я вижу, что Андрею тоже хреново. И тогда я понимаю, что надо что-то спеть. Что-то свое, родное.

Я пытаюсь вспомнить хоть какую-то нашу песню и не могу. Да что же это со мной?

– Андрей, ты помнишь какую-нибудь нашу песню?

Мой вопрос застигает его врасплох. Он растерянно улыбается, напрягает память, но и у него ничего не получается. Наконец он начинает что-то напевать, но без слов. Я узнаю мелодию и подхватываю:

Но почему «Дрозды»? Почему мы вспомнили именно эту песню? Ответа нет. А нужен ли он?