— Тогда зачем твоя сестра всё это затеяла?

— Потому что она тоже та ещё шутница! — передёрнул плечами я. — Яд не может нас убить. Но причинить боль и страдание, заставить мучиться, сделав беспомощным на какое-то время — вполне.

Рэй ослушался её и в нашей с ним маленькой ссоре сделал то, что Синтии вовсе не понравилось. Она попыталась наказать его.

— Разве это не глупо? Дразнить такого человека, как Кинг?

Катрин сохраняла совершеннейшее спокойствие. Словно речь шла о вещах обыденных. Я был немного удивлён. Любопытно, что стоит за ним: обычное непонимание ситуации или железное самообладание? Даже не знаю, что порадовало или огорчило бы меня сильнее?

— Глупо. Но в этом вся Синтия. В пренебрежении к опасности, а иногда в элементарной близорукости к ней. Синтия частенько не способна заметить шершня до той поры, пока не станет слишком поздно, и он её не ужалит.

— Но если этот человек может представлять для нас опасность… может быть твоя сестра права?

Я ушам своим не поверил. Я так резко ударил по педалям, что машину на миг занесло и пришлось несколько секунд следить только за дорогой, чтобы избежать возможной аварии.

— Что ты хочешь этим сказать? — наконец поинтересовался я.

— Что покончить с ним сейчас будет проще, чем завтра?

Я не хотел верить в то, что нежная, ранимая, чистая Кэтрин способна глядеть на ситуацию столь… практично.

— Что ты предлагаешь? — засмеялся я, боюсь несколько истерично. — Закопать его живьём?

— Нет, конечно, — поспешно донеслось в ответ.

Столь поспешно, что стало понятным — такой исход вовсе не казался Кэтти невероятным.

— А, понятно. Сначала для верности мы проколем его сердце осиновым колом? Или металлическим брусом? Или ты предпочитаешь более современную пулю в лоб — контрольный выстрел?

Я всё повышал и повышал голос. В конце фразы я уже почти орал во всё горло.

— Ты уверена, что настоящая опасность исходит он Рэя Кинга? А не от тебя самой, способной рассматривать подобный поступок как возможный?

Какое-то время в салоне было совершенно тихо. Казалось, был слышен даже звук капель, стекающих по лобовому стеклу, словно лупа, увеличивающие в разы пойманные в свои сети отблеск фонарей.

Кэтрин отвернулась, глядя в окно.

Ох уж эта её привычка! Замыкаться в себе, отворачиваться, молчать. И поверху сознания, словно белый шум, какое-то молочное марево, через который моему разуму не пробиться. Он тонет в нём, теряется, как в тумане. И никак не понять, что стоит, что таиться за этим загадочным молчанием: мудрость или глупость, доброта или жестокость, слишком острые чувства или полное равнодушие?