Наклонившись вперед, Вера высунулась наружу и окинула взглядом окаменевший зелено-белый мрамор Зимнего дворца. Поодаль поднимался луковичный купол собора. По Неве неслись вертевшиеся и нырявшие льдины. Все, что казалось уродливым в Санкт-Петербурге – многоквартирные дома коммунистической поры, пышные дворцы нуворишей рядом с вопиющей бедностью, отсутствие политических свобод при правлении правительства Путина, – все становилось несущественным, если смотреть из того укромного уголка Зимнего дворца, где она сейчас находилась. В качестве младшего научного сотрудника Вера занималась исследованиями российских нефилимов. Изучала их проникновение в царствующий дом и аристократию, артефакты, генеалогии и судьбы во время революции 1917 года. Она выросла в постсоветском Петербурге, в окружении роскошных, построенных в итальянском стиле дворцов Романовых, и сей факт – вкупе с обучением тонкостям ангелологии – оказал большое воздействие на ее вкусы. Женщина вовсе не стремилась, подобно многим молодым россиянам, ощутить великолепие прошлого, насладиться роскошью предыдущей эры. Но, в отличие от коммунистов, не воспринимала царский быт как признак упадка. История для нее была подобна тектоническим пластам: влияние нефилимов на землю обнаруживалось под общественными, экономическими и политическими структурами, ежедневно возводящимися человечеством. Она понимала, что эти создания некогда заразили саму сущность ее страны. А теперь, с ростом ангельского населения, стали еще более опасны.
Проработав всего два года после окончания университета, Вера занимала самый нижний пост на служебной лестнице, ей была доверена разборка и классификация артефактов. В постоянной экспозиции находилась лишь малая доля собрания Эрмитажа. Остальные три миллиона сокровищ были скрыты от праздного любопытства в прочных кладовых. Среди них находились неисчислимые остатки драгоценных коллекций Романовых: разорванные старинные книги; картины Рембрандта с нарисованными на холсте красными инвентарными номерами советских времен; мебель, погубленная водой и огнем. Многие из предметов входили в состав личной коллекции Екатерины Великой, значительно расширенной царицей Александрой Федоровной до ее низложения в 1917 году. Вере нравилось разыскивать обломки, разбросанные историей, и соединять воедино. Заново переплетать книги, подбирать друг к другу куски разбитых эмалей, смывать красные номера. Подобные возможности вообще представлялись редко, a получать доступ к таким уникальным собраниям не удавалось почти никому. Прежние хранители попросту заперли непонятные сокровища под замок, не понимая, что с ними делать. Входя в хранилище, женщина всякий раз ощущала, что входит во временну́ю капсулу, столь же волшебную, как какая-нибудь древнеегипетская гробница, полную тайн настолько невероятных, что делиться ими с миром лучше не стоит. Некоторые разделы собрания, пожалуй, нервировали, если не пугали, своей непонятностью. Например, одно из хранилищ наполняли холсты, на которых были изображены ангелы, лебеди и юные женщины, предположительно девственницы. Ее интересовала причина, побудившая коллекционировать подобные предметы. Романовы осознанно заказывали такие картины или же стали их обладателями случайно? По какой-то причине вкус собирателя был для нее важен.
Не так давно, в том же самом году, разбирая это причудливое собрание лебедей и дев, Вера наткнулась на пачку гравюр. Ей приходилось держать в руках много странных предметов, однако сокровища русских царей обладали магнетическим притяжением, потому что не имели никаких аналогов. На каждой из гравюр был изображен ангел, не похожий ни на что прежде виденное. Небесные создания казались совершенно особыми; мелкие подробности позволяли установить различие между ними, но в целом их отличала удивительная чистота… Пожалуй это были архангелы. Проверив подписи, она поняла, что гравюры создал Альбрехт Дюрер, живший в XV веке художник, математик и ангелолог, которым Вера безгранично восхищалась. Его картины из серии «Апокалипсис» служили на ангелологических курсах иллюстрацией того, что могло бы случиться в том случае, если б Хранители каким-то образом освободились из подземной тюрьмы.
Однако эти гравюры были одновременно и похожи и непохожи на работы Дюрера. Они странным образом напоминали фотографии, сделанные Серафиной Валко в 1943 году, во время второй ангелологической экспедиции. Знаменитая доктор Валко вместе со своими сотрудниками обнаружила тело мертвого ангела, обмерила его, сфотографировала и установила принадлежность к иерархии Хранителей, изгнанных с неба за любовь к земным женщинам.
Вера видела оригиналы этих снимков в прошлом году на конференции в Париже. Несмотря на то что они были черно-белыми, снятыми далеко не в идеальных условиях, тело мертвого было видно во всех подробностях. Длинные конечности, безволосая грудь, ниспадающие на плечи локоны, полные губы – создание казалось живым и здоровым, как если бы только на мгновение закрыло глаза. Лишь торчавшее в сторону надломленное крыло и перья, сложенные под неестественным углом, говорили: ангел мертв уже не одну тысячу лет. Создание принадлежало к мужскому полу и было наделено всеми подобающими человеку органами, что с великой точностью демонстрировали снимки. Фотографии Серафины Валко доказывали, что Хранители имели человеческую природу и в большей степени напоминали людей, чем считалось прежде. Ангелы не являлись бесполыми, их физический облик скорее соответствовал наделенному большим совершенством человеческому телу. Но главное, фотографии доказывали, что ангелы способны порождать детей. Все представления Веры о Хранителях, вся работа, проделанная ею ради подтверждения собственных теорий, зависела от этого вывода.
Отойдя от окна, женщина опустилась за письменный стол с поржавевшими ножками, наследие брежневской эпохи. Выдвинув ящик, достала конверт, упрятанный под стопку журналов. Гравюры оказались слишком объемистыми, чтобы держать их на столе, где всякий сотрудник, остановившийся поболтать, мог заметить их. Располагая лишь ограниченным доступом в помещения Эрмитажа и учитывая строгий запрет на вынос предметов из хранилищ, она не имела другого выбора, кроме как тайком выносить гравюры из их мрачной гробницы. Иначе нельзя было продолжить научную работу. Она понимала, что в исследованиях ей не поможет никто, кроме нее самой.
Аккуратно размотав веревочку, Вера разложила гравюры на столе, удивляясь замысловатым фигурам, свинцовому оттенку линий, явной гениальности избранной Дюрером композиции. С самого начала именно восхищение мастерством художника заставило ее вынести эти гравюры. Однако теперь, в уединении кабинета, рисунки показались ей в большей степени наделенными движением и энергией. Только такой талант, как Дюрер, мог заставить зрителя истинно поверить в то, что Хранитель, подобно Зевсу, способен соблазнить девушку. Рассматривая гравюры, Вера пыталась вообразить похожий сюжет: с порывом ветра ангел является перед молодой женщиной. Расправляя крылья, ослепляет ее собственным блеском. Она моргает, пытаясь понять, что или кто предстал перед нею, не имея сил открыть рот от испуга. Создание пытается утешить ее, окутывая испуганную женщину крыльями. В наступившем мгновении сливаются воедино ужас и симпатия. Вере хотелось ощутить его на собственном опыте: соприкосновение плоти и перьев, жар объятий, слияние боли, удовольствия, страха и желания…
Свет в кабине уже выключили. Пассажиры скрючились на своих сиденьях, пытаясь уснуть. Бруно опустил пластиковый столик и разложил на нем собственный обед, купленный в Руасси перед посадкой, – нарезанный на сандвичи багет с ветчиной и бутылку красного бургундского вина. Если он что и понимал в текущей ситуации, так это то, что на пустой желудок думать невозможно.
Достав два пластиковых стаканчика, босс разлил вино. Приняв один из них, Верлен вынул из кармана коробочку с пилюлями и проглотил две штуки, запив спиртным. Он слишком разнервничался, чтобы есть. Охотник пытался скрыть свое настроение, однако Бруно видел его насквозь. Встреча с Эванджелиной открыла ему дверь в другую жизнь, ту, о которой ангелолог почти забыл. В это мгновение босс понял, что его подозрения в отношении ученика точны: обнаружилась его ахиллесова пята, тайная слабость.
Он надеялся, что она останется незамеченной, однако Бруно боролся с собственными страстями, поэтому понимал,
– Что ты там разглядываешь? – спросил Верлен, щурясь сквозь очки.
Бруно передал телефон.
– Эно, – сообщил он, не желая скрывать правду. – Создание это превращается в чистое наваждение среди наших агентов. В ней присутствует нечто, делающее неодолимым желание поймать ее. Официальная инструкция не рекомендует агентам слишком увлекаться преследованием конкретного ангела, однако они нередко пренебрегают таким советом.
Пролистывая дело Эно на экране телефона, Верлен невольно ощутил приступ ужаса:
– На теле потерпевшего, его шее, запястьях и лодыжках обнаружены ожоги; на лице, торсе, ягодицах и спине присутствуют порезы. Тело осквернено, как следует из вскрытия предыдущих жертв, ритуальной кастрацией, ампутированный орган никогда не остается на месте преступления и, должно быть, хранится в качестве трофея.
– Эта особа не из тех, кого приятно пригласить домой для маленького романтического приключения, – продолжил Бруно. – И что бы ни думал о себе охотник, на самом деле охотницей является Эно. По меркам имимов, она молода и голодна.
– Но что ей нужно от Эванджелины? – спросил Верлен.
С точки зрения босса, это был интересный вопрос. Когда он в последний раз виделся с ангелицей, она находилась в самом центре операции, закончившейся беспрецедентной катастрофой. Общество потеряло свой аванпост в Милтоне, штат Нью-Йорк, не говоря уже о многих агентах и ценном артефакте. Габриэллу, родную бабушку Эванджелины и близкую подругу Бруно, обнаружили мертвой на перроне подземки. Монахиня полностью исчезла из поля зрения. Последние десять лет охотнику приходилось в лучшем случае считать ее находящейся в самоволке, в худшем – предательницей, виновной в преступлениях против Общества.
Но нельзя сказать, что сам он в точности исполняет все правила из кодекса охотника. Бруно основательно пригубил вина, пытаясь продумать последствия принятого им решения последовать за Эно и Эванджелиной. Предпринятый по горячим следам полет в Россию не был одобрен руководством. Конечно, Бруно обладал правом преследовать опасных ангелов и не нуждался в разрешении на каждую охоту, однако ситуация все же не была обыкновенной. Он сам покупал билеты, чтобы имена их не были зарегистрированы, и понимал, что работать придется без привычной в таких случаях поддержки. Это было нарушение субординации, достойное самой Эванджелины, но еще более ее матери, Анджелы Валко, одной из самых выдающихся ангелологов последнего времени.